Научная литература

Читать сначала

Старея в изучении этнографии и истории, неизбежно приходишь к пониманию, что сегодняшнее питие спиртного за столом это всего лишь жалкая карикатура на ритуал, входивший некогда в древний обряд жертвоприношения. Только в далекие времена в чашах был не прокисший сок, а либо свежая кровь соплеменника, либо галлюциногенное зелье – сома.

Сам же факт существования обряда предполагает обязательное наличие мифа о высшей силе, в чьей власти судьба всех на земле живущих, мифа, очутившегося в голове особо одаренного человека либо как продукт собственной экстрасенсорики и творчества, либо как послание из потустороннего мира. Так было с Иаковом – Израилем, которому свыше было дано указание поставить жертвенник [75]; так было и с Моисеем, которому Господь дал Десять заповедей и предписания о соблюдении ритуалов [76]; так было и с пророком Мухаммедом, через которого Аллах ниспослал Коран [77]…

И во всех вариантах причастные к возникновению мифа становились жрецами, шаманами, чародеями, оракулами, волхвами… И с помощью мифа, обряда и ритуала они управляли своими соплеменниками. Так было изначально. Так было и в более поздние времена, когда на смену магии пришли мировые религии… И так было, «когда монастыри владели правом изготовлять и продавать спиртные напитки. Спаивая своих прихожан, церковники сознательно и настойчиво внедряли в сознание простого люда мысль о необходимости употребления хмельного. И это тоже не случайно. Отравленное алкоголем сознание народа легче поддавалось восприятию религиозного дурмана. Все престольные праздники и церковные обряды (венчание, крещение, похороны, поминки) неизменно сопровождались беспробудным пьянством, особенно в сельской местности. Монастырские кабаки и харчевни стали для духовенства крупным источником обогащения» [78].

Хуже того! Поскольку древнее общество представляло собой коллектив взаимодействующих друг с другом людей, совместно осуществляющих определенную экономическую деятельность, значит, оно было структурировано и имело орган управления, т.е. осуществления властных полномочий. Быть может, этот орган обозначался как вождь, князь, царь…

• поскольку имела место совместная экономическая деятельность, то существовала и внутренняя политика – «концентрированное выражение экономики» [79], а значит, были и политики. Практическая нужда взывала о помощи, и из общества выделялись те, кому было под силу устранять возникающие проблемы.

Хорошей иллюстрацией к сказанному может служить фактографический материал, полученный выдающимся этнографом С.П. Крашенинниковым. Он обнаружил, что «Камчатский народ» до покорения Российскому государству «жил в совершенной вольности; не имел никаких над собою начальников (здесь и далее выделено мной. Е.Б.), не подвержен был никаким законам, и дани никому не плачивал. Старые и удалые люди имели в каждом острожке преимущество, которое, однако ж, только в том состояло, что их советы предпочитались; впрочем, было между ними равенство, никто никем повелевать не мог, и никто сам собою не смел другого наказывать.

<…>

У Камчадалов нет особливых шаманов, как у других тамошних народов» [80].

Ни начальства, ни жрецов, но, обратите внимание, было это когда камчадалы еще ходили в шкурах – оленьих, собачьих, нерпичьих, сшитых без разбору; об употреблении железа, как и о других металлах не ведали, главным почитали удовольствия плоти, а о душе понятия не имели вовсе. В общем, атмосфера каменного века. Хотя и середина века XVIII, когда Л.Ф. Магницкий уже издал знаменитую «Арифметику», в Петербурге действовала Академия наук, а русский гений – М.В. Ломоносов открыл закон сохранения вещества и энергии!

Подобное же через сто лет после С.П. Крашенинникова установил и русский этнограф, антрополог Н.Н. Миклухо-Маклай (1846–1888) в Новой Гвинее: «У папуасов Берега Маклая и большинства других районов Новой Гвинеи не было ни наследственных, ни выборных вождей. В то же время из среды соплеменников стихийно выделялись благодаря своему воинскому искусству, успехам в хозяйственной деятельности или знанию магии «большие люди» (тамо боро), которые пользовались особым авторитетом. Важные решения обычно принимались сообща всеми взрослыми мужчинами деревни» [81].

Не были знакомы папуасы и с бременем власти служителей культа, т.к.

нога христианских миссионеров еще не ступила на их земли, а все верования аборигенов сводились лишь к примитивным формам тотемизма и магии.

Приведенные два примера, заметим попутно, являются хорошим контраргументом против блуждающего в юридической литературе и по страницам Интернета утверждения будто бы «Первые формы институтов власти и первые общеобязательные нормы поведения сформировались уже на первобытной стадии развития общества» [82].

Приведенные примеры позволяют нам придерживаться совершенно иных представлений: власть и нормы возникают в период распада первобытнообщинного строя, когда начинают формироваться семейные отношения и, соответственно, формулироваться семейные интересы, определяющиеся как приоритетные, и поэтому требующие обращения имущества в частную собственность – «своя рубашка ближе к телу». Так возник конфликт между частным и общим, между семейным и общинным, потребовавший создания независимого судейства в виде того, что позже будет обозначено, как государство. А пока это просто старейшина, главарь, вождь, бигмен…

Сказанное справедливо и по отношению к шаманизму, и потому мы никак не можем согласиться с американским религиоведом М. Элиаде, который утверждал: «…существование своего рода шаманства в эпоху палеолита вполне очевидно» [83]. Было б очевидно, так были б и очевидные тому свидетельства.

А их, увы, не существует.

Община это простое бесструктурное собрание индивидов. Община в отличие от общества не имеет иерархии, отражающей неравенство социальных статусов. Иерархия – признак общества, признак организованности, которую обеспечивает механизм контроля и власти. Если в обществе появился шаман, человек, который выделился из массы соплеменников, занял некое особое положение, то уже одно только это указывает на наличие в данном обществе иерархии. К. Маркс в свое время прямо так и писал: «Общество не состоит из индивидов, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых эти индивиды находятся друг к другу» [84]. Именно отношения образуют человеческое общество, и являются основой возникновения и существования власти и политики.

Отношение – свидетельство неравенства. Между равными отношений не бывает. Отношение – это связь, образующаяся на основе какой-либо нужды, взаимозависимости: я зависим от вас, а вы – от меня. Если же у меня есть нужда в том, что есть у вас, значит, у вас есть что-то, чего нет у меня. И коль так, то мы – не равны. И возможен ход иной: если у меня есть то, чего нет у вас, то вы нуждаетесь в том, что есть у меня. И коль так, то и в этом случае мы – не равны. И до тех пор, пока мы не равны, мы нужны друг другу. Если же мы стремимся к равенству, значит, мы стремимся к тому, чтобы перестать нуждаться друг в друге.

Однако неравенство – основа конфликта. С участием, как минимум, двух сторон. И у каждой требования: обиженная заявляет о необходимости восстановить справедливость, обижающая – о необходимости обеспечить ей защиту.

И вот тут-то, не сумев договориться, соперники и обратились к третьей стороне. Скорее всего, к человеку самому уважаемому в общине. И уважаемый – рассудил, и примирил. И конфликтанты подчинились, подчинением своим, признав над собой власть воли посредника.

Так, по всей видимости, и возник некогда государственный институт, обладающий властью, провозгласивший на основе обоюдного договора, обычая и общинных ценностей, нормы дальнейшего совместного сожительства.

Хорошо эту мысль о древнем посреднике-конфликтологе, высказал еще 400 лет тому назад английский философ Томас Гоббс (1588–1679) в своем трактате «Левиафан…»: «В этом человеке или собрании лиц состоит сущность государства, которая нуждается в следующем определении: государство есть единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей, с тем, чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и общей защиты» [85].

Возможно, это «единое лицо», использующее силу, т.е. власть – право на насилие, дарованное ему общинным мнением, – и называлось первоначально: вождь, князь, царь… И возложенная на «единое лицо» функция в случае необходимости воздействовать на сторону, нарушившую договор, даже повлекла за собой необходимость создания соответствующего аппарата принуждения, поскольку, как совершенно верно подметил Т. Гоббс: «…соглашения без меча лишь слова, которые не в силах гарантировать человеку безопасность» [86].

Однако соплеменники были не единственным источником опасностей, подстерегающих древнего человека. Особенно в период разложения родового строя, когда начался переход от охоты и собирательства к производству, а значит, и к планированию совместных действий. Оказалось, что вносить расстройство в намеченные планы способны не только допущенные ошибки, несовершенные навыки или же неосведомленность, но и неведомые сущности, чье присутствие угадывалось по чинимому ими произволу. И древние люди это обнаружили и признали. Более того, в отличие от тех, у кого «горе от ума», например, в отличие от родоначальника европейского либерализма, автора доктрины о разделении властей, барона Ш. Монтескье (1689–1755), который не мог себе представить, «чтобы Бог – существо очень мудрое – вложил душу, и притом хорошую, в совсем черное тело» [87], т.е. в тело негра, древние, совсем неграмотные люди одушевляли не только черные негритянские тела, но и вообще весь мир, в котором они находились. В наше время эта склонность к одушевление природы получила даже специальное обозначение – анимизм. И даже атеисты до сих пор используют выражения, в которых отражаются верования в существование повсеместно живой субстанции: «спящий лес», «ласковое солнце», «жестокий мороз». А уж поэт только потому и поэт, что созвучие души своей находит во всем сущем: «Колокольчик хохочет до слез» (С. Есенин), «Тихо шепчется с ветлой старая берёза». (Е. Благинина), «Луна с небом пасмурным в ссоре» (В. Высоцкий)…

И древний человек не только опытным путем установил наличие незримого мира живых существ, но и пришел к выводу, что если выполнить определенный ритуал, произнести определенные магические заклинания, то от тамошних сущностей не только можно защититься, но и получить некоторую помощь. Причем, в помощи нуждалась, по всей видимости, и противная сторона. Историк А.Н. Гладышевский, а подобных свидетельств существует множество, еще в прошлом веке утверждал: «Шаман – лицо, избранное в шаманскую «должность» самими духами» [88].

Таким образом, нарождающееся общество само призвало к должности и вождя, и жреца. И не было поначалу ни самовыдвиженцев, ни узурпаторов власти – изначально к браздам правления никто особо-то и не рвался. Тем более что социум так уж устроен: в одночасье из «лидера» можно стать «жертвенной овцой», т.е. «козлом отпущения». Со всеми отсюда вытекающими и очень часто кровавыми последствиями. Отчасти, именно крайне низкая привлекательность должностей и была причиной того, что обе они нередко висели тяжким бременем на одном и том же человеке.

И все же дальнейшее расслоение родовой общины, образование моногамной семьи, возникновение частной собственности и коллективного производства потребовало от совместно живущих наделением специальных людей специальными полномочиями. Так возникла светская власть, над которой довлел свод правил, определенных обычаями предков, и власть духовная, чья сила покоилась на сакральном багаже, состоящем из набора мифов, ритуалов и заклинаний, бережно передаваемых в неизменном виде из поколения в поколение.

И все бы хорошо, но жизнь и тогда не стояла на месте: между людьми и хозяйственными субъектами складывались новые, сложные, не стандартные взаимоотношения, не укладывающиеся в прежние схемы, сталкивались личные, коллективные и общественные интересы, предъявлялись не слыханные претензии, возникали эксцессы, не имеющие прецедента, а, следовательно, не имеющие и решения при использовании старых подходов…

И тогда племенная бюрократия вынужденно приступила к «законотворчеству», и на смену общинному суду пришел княжеский суд.

Очень ясно суть данного момента изложена в замечательной работе российского историка А.Е. Преснякова (1870–1929). В частности, о значении князя, как судьи, Александр Евгеньевич сказал следующее: «Его суд не связан в своих решениях строгой зависимостью от обычного права. Случаи сложные, неясные, новые, случаи, при которых применение обычного права привело бы к явной несправедливости, – вот, прежде всего, область княжого решения. Это judicium aequitatis, решение по справедливости, игравшее существенную роль в развитии права у всех народов. Это фактор творчества нового права путем прецедентов, какими становились отдельные княжие приговоры» [89].

Обращаю внимание: источником правовых нововведений выступало не общество, а тот, кто на то был уполномочен этим же самым обществом – князь, имеющий к тому же еще и инструмент утверждения своей правоты – дружину. А правота, как известно, категория весьма субъективная, зависящая от персональных страстей и потребностей. И вот уже социальные нормы, правила сосуществования, представления о должном все менее определяются обычаем и обществом, и все более выступают, как отражение интересов представителей власти. И вот уже жрец объявляет себя единственным толкователем воли духов и богов, а князь – себя единоличным собственником земель, и облагает данью, в том числе, и своих собственных соплеменников…

Чуден русский человек по природе своей – ни в чем меры не знал и не знает, и если уж пошел в дикий разгул, редко, когда про узду вспомнит. И тогда в беспамятство впавшего останавливают добрые люди. Так случилось – пусть послужит иллюстрацией к сказанному – и с киевским князем Игорем. Как утверждает «Повесть временных лет», Игорь осенью 945 года, собрал дань с древлян, и уже по пути восвояси, вдруг принял неожиданное решение: «Идите с данью домой, а я возвращусь и пособираю еще». И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства.

• же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит» [90].

Как порешили, так они сделали. Убили. Причем, убили не без затейливой задумки, не без свойственной им звериной игривости. Как писал крупнейший византийский историк X в. Лев Диакон: «…он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое» [91].

Вот и вся недолга.

Такое уж было время. Без многословия.

Впрочем, вдова Игоря – княгиня Ольга, ответила тоже не по-простецки: прибывших древлянских послов в количестве 20 единиц похоронила живьем в вырытой загодя яме, вторую партию – сожгла в живом виде в бане, затем, устроила тризну с хмельным медом, «и когда опьянели древляне, велела отрокам своим пить за их честь, а сама отошла прочь и приказала дружине рубить древлян, и иссекли их пять тысяч» [92].

А поскольку пошла в разнос, то по ходу дела сожгла она еще и город Искоростень, забрав его старейшин в плен, часть жителей пустив под нож, иных определив в рабство… А на оставшихся в живых – наложила дань пуще прежней.

Страшен порой человек, не ведающий предела допустимых действий, когда все позволено и нет над тобою старших…

Столь же независимую позицию занимали и представители духовной власти:

Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен…[93]

Конечно, это не указывает на то, что между светской властью и духовной отношения царили без сучка и задоринки. Напротив, каждая из ветвей власти во все времена вела перманентную борьбу за свою гегемонию. И очень часто эта борьба заканчивалась весьма печально. Вспомним, хотя бы митрополита Московского и всея Руси Филиппа II (1507–1569), которого по приказу Ивана IV удавил в монастырской келье Малюта Скуратов [94].

Вспомним и епископа Русской Православной Церкви Досифея, который в угоду Петру I был колесован в Москве на Красной площади 17 марта 1718 г.

[95].

Царь же, пошедший в разнос, не удовлетворясь вытворяемым, приказал отсечь еще и голову Досифееву, а голову насадить на шест, а тело – сжечь…

А вспомним большевиков, узурпировавших власть в 1917 году, и заявивших, что «религия есть опиум народа» [96]. Этими «новыми князьями» только «…в течение 1918–1920-х гг. были убиты по меньшей мере двадцать восемь епископов, тысячи священников были посажены в тюрьмы или также убиты»

[97].

Так это ж жертвы только из числа православных!?..

Итак, давным-давно, когда возникло имущественное неравенство, из общества выделился человек, которого общество возвело в статус князя, и наделило властью – правом принуждать.

В былые времена принуждение осуществлялось на основе и в соответствии с обычным правом, теперь же, в связи с усложнением жизни, с признанием прав обособленной семьи, с появлением субъектов, имеющих конфликт интересов и представлений о справедливости, понадобилось вырабатывать и устанавливать новые социальные нормы. Но, повторюсь, важно понимать: не общество как таковое, а люди, наделенные властью – вот источник древнего права. Люди, наделенные властью, устанавливали и сегодня устанавливают нормы, правила и законы, и уже на их основе князем, позже – племенной бюрократией, и далее – государством, осуществлялась политика, которая, как мы знаем, есть «концентрированное выражение экономики».

Утверждая вышесказанное, мне представляется необходимым уточнить, какое именно содержание я вкладываю в используемые понятия.

Политика – это деятельность, осуществляемая людьми, объединившимися в корпорацию под названием «государство», для удовлетворения своих собственных интересов, а также интересов буржуазии…

«Экономика – это хозяйственная система, обеспечивающая удовлетворение потребностей людей и общества путем создания и использования необходимых жизненных благ» [98].

Люди и общество получают необходимые жизненные блага, а собственники хозяйственной системы – барыши. Следовательно, государство – это инструмент буржуазии, используемый для получения максимальной прибыли.

Как же, кем и как было образовано то государство, чьей инфраструктурой, чьей опорой, чьими слугами вынуждены быть жители нынешней России?

Социально-политические и экономические противоречия, сложившиеся в СССР к середине 80-х годов прошлого века, нашли свое выражение и разрешение в том, что говорили и делали право на то имеющие. В частности, они объявили новый курс под кодовым названием «Перестройка». Перестройка, т.е. переделка того, что было сделано ошибочно, неправильно, не самым лучшим образом. Конечно, генеральный зачинщик «нового курса» М.С. Горбачев говорил по-иному: цветасто, пышно, слащаво; говорил об обновлении социализма, о необходимости совершенствовать экономическую систему, восстанавливать ленинскую концепцию социалистического строительства…

И среди всего этого приторного благоухания, было так много суровых, правильных, и давно ожидаемых слов! И иные слова, несущиеся с высоких трибун, даже прорастали результатами. В частности, после 1985 года вдруг стало признаваться, что если человек имеет точку зрения, которая отличается от точки зрения большинства, то он не обязательно «враг народа», антисоветчик или же потенциальный пациент психиатрички, которого нужно лечить, лечить и еще раз лечить от «вялотекущей шизофрении». И как бы в доказательство того, что новые веяния – не массовые галлюцинации, академик АН СССР А.Д. Сахаров по звонку генерального секретаря ЦК КПСС был даже возвращен из ссылки в столицу нашей Родины.

Я не могу догадываться о причинах в то время происходящего, но я видел то, что в то время происходило. Была провозглашена Гласность. Я не могу знать о том, что под этим словом понимали партийные бонзы, но понимали они совсем не то, что понимали массы. И это очевидно. Не зря ж много лет спустя, уже облаченный президентскими полномочиями, Д.А. Медведев на прессконференции в Осло 27 апреля 2010 года поделился сугубо личным, наболевшим: «Нам не нужна гласность, нам нужна свобода слова» [99].

Но это все потом. А тогда, во времена лихой легализации инакомыслия и «общечеловеческих ценностей», тем, кто самозабвенно гарцевал перед мировым общественным мнением, так мнилось будто бы чем больше гласности, тем больше и демократии. Той самой демократии, с помощью которой отравили Сократа, привели к власти Гитлера, зарезали немало государств, сожгли заживо противников Евромайдана в одесском Доме профсоюзов…

Демократия – это тирания одураченного большинства, инструмент демонтажа вертикали власти и устранения персональной ответственности…

Нам сейчас уже не важно – заигрались ли государственные деятели в демократические игры, заблуждались ли они искренне, уповая на «революционное творчество масс», но они проволокли великую страну с ускорением через ряд взаимообусловленных процедур: «гласность», «политический плюрализм», «приватизация», «свободный рынок», «парад суверенитетов», «распад СССР».

Распад государственных структур, предопределил разрыв экономических связей, дезинтеграцию производств, подготовил основу для проведения политики банкротств и распродаж собственности, предоставил возможность выйти из тени и легализоваться уже существующим к тому моменту финансовым воротилам.

В октябре 1993 года, после произошедшего государственного переворота, экономические отношения, проживающих в России, круто изменились. А экономические отношения общества, как мы помним, проявляются, прежде всего, как интересы. Причем, интересы господствующего класса – тех, кому принадлежит крупная собственность и, соответственно, хозяйственная система. Интересы господствующего класса автоматически и сразу же нашли свое концентрированное выражение в государственной политике, реализуемой с помощью политической системы, обладающей властью. Олигарх Б.А. Березовский в интервью, которое он дал газете «Коммерсант» в ноябре 1995 года, именно так и утверждал: «Власть, если не говорить об абстрактном выражении интересов народа, должна выражать интересы бизнеса».

И все бы ничего, пусть бы эта власть и выражала интересы бизнеса, но уже к 1996 году политика, проводимая Ельциным и его командой, привела к тому, что почти половина населения оказалась на грани или за гранью нищеты; реальная заработная плата по сравнению с 1990 г. снизилась более чем в 2,5 раза; многомесячные задержки зарплаты стали обычным явлением; уровень скрытой безработицы достиг 15 %; бездомные, голодные дети, просящие хлеба, на вокзалах, на улицах, во дворах городов, перешли в разряд повседневного; стремительно нарастала инфляция; сокращались валютные резервы ЦБ, преступность по данным МВД в период 1991–1995 гг. выросла в 3 раза; не без влияния гидролизного отечественного спирта и голландского спирта «Royal» с 1992 г. население России начало стремительно вы-ми-рать...

Все это и еще многое, что мною не было даже упомянуто, позволило известному политику, доктору экономических наук С.Ю. Глазьеву сделать совершенно четкий и суровый вывод: «Главные причины вырождения народа России – резкое ухудшение жизненных условий в результате присвоения национального богатства правящей олигархией, его вывоза за рубеж и разрушения производительных сил общества, а также искусственная деморализация населения, утрата значительной частью людей четких жизненных ориентиров, уверенности в будущем, понимания смысла жизни. Как обычно, революция повлекла за собой хаос и разрушения, дезинтеграцию и распад общества, поставив народ на грань выживания. Это говорит о причинно-следственной связи между проводившейся в стране политикой и вырождением населения, что и позволяет квалифицировать ее как геноцид» [100].

• вот в этой-то атмосфере 17 декабря 1995 года и состоялись выборы депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации. Выборы принесли успех только четырем политическим партиям, преодолевшим 5-процентный барьер: КПРФ – 22,31 % голосов избирателей, ЛДПР – 11,06 %, НДР – 9,89 %, «ЯБЛоко» – 6,93 %. При этом, коммунисты получили в Думе 157 мест, правительственный блок «Наш дом – Россия» – 55, ЛДПР – 51 и «Яблоко» – 45. Председателем Государственной Думы был избран коммунист, секретарь ЦК КПРФ Г.Н. Селезнев.

Таким образом, складывались совершенно реальные предпосылки для того, чтобы «красно-коричневые» взяли реванш, и вновь, как в далеком 1917 году все отобрали, поделили и национализировали. Это-то и встревожило как находящееся в окружении Б.Н. Ельцина сборище взалкавших власти дабы «порулить» страной, так и тех, кто уже прибрал к шустрым рукам жирные куски общенародной собственности. Да и сам г-н Ельцин так шибко огорчился, что никогда не позволявший себе опускаться до использования браных и матерных слов, тут вдруг себе позволил и опустился, да не где-нибудь – на встрече с интеллигентным руководителем Администрации Президента С.А. Филатовым: «Выборы в Госдуму мы просрали. Там теперь засилье коммунистов» [101].

И вот тут-то Б.Н. Ельцин и осознал то, что ему долгое время настойчиво втемяшивал А.Б. Чубайс: необходимо создавать опору власти – крупных владельцев собственности, «класс капиталистов», который, защищал бы не только свою собственность, но и тех, из чьих рук он ее получил. А получил он собственность в 1995 году, в том числе и через залоговые аукционы, деньги на которые ему давало само же растаскиваемое государство: «Эта величайшая афера современности позволила небольшой группке банков («Онэксим», «Альфа», «Менатеп», «МФК») скупить за бесценок акции крупнейших государственных предприятий; причем за государственные же деньги, которые правительство очень своевременно разместило накануне торгов в этих самых банках» [102].

Но! не все так по-бульдожьи грубо, тупо и безоглядно. Ельцин и его клептократы – Председатель Правительства Черномырдин, Первый заместитель Председателя Правительства Чубайс и заместитель Председателя Правительства Российской Федерации Сосковец, – люди ушлые и дальновидные: они заблаговременно вмонтировали в пакет документов, касающихся аукционов, пункт, в соответствии с которым залогодержатель (кредитор по основному обязательству) не мог автоматически стать собственником имущества после того, как он «скупил за бесценок акции», не мог стать собственником имущества даже после того, как государство не вернуло кредит.

Читать дальше