Оглавление
Могла ли церковь стать реальной силой?
Во-первых, многие батюшки сами попивали. Во-вторых, не каждый священник брался
за тяжкий антиалкогольный труд уж хотя бы потому, что терял на этом от 70 до
100 рублей ежегодно. Кроме того, энергичная борьба частенько вызывала
противодействие начальства. Наслушавшись проповедей, крестьяне выносили лавкам
«приговор», а кабатчик жаловался вплоть до Синода. Вот пример.
Духовенство северо-западных областей
имело успех — крестьяне выносили приговоры, закрывали кабаки и прекращали
курение вина. Испуганные откупщики обратились с жалобой к министру финансов, а
тот к обер-прокурору Священного синода. И Синод — тот самый, который ратовал за
общества трезвости,— антиалкогольные проповеди запретил. Была запрещена и
упомянутая выше проповедь о двух источниках.
Чем же кончилась эта иссушающая борьба
народа с водкой и водки с народом? В 1914 году вступил в силу «сухой закон». И
мне придется сделать некоторое отступление, потому что, во-первых, много
сторонников «сухого закона» и, во-вторых, многие указывают на период,
начавшийся с четырнадцатого года, как на трезвый и благостный. Но сперва, может
быть, надо поинтересоваться историей «сухого закона»?
Жорж Сименон сказал: «Убежден, что, не
будь производство и торговля вином и спиртными напитками так доходны, их давно
бы уже запретили».
С ними, со спиртными напитками, чего
только не делали... Винные монополии, акцизы, высокий государственный налог,
продажа лишь акционерными обществами, право местного запрещения продажи,
лимитная система продажи по карточкам... И наконец, крайняя мера — полный
запрет, «сухой закон». Помогло?
Запретили или существенно ограничили
спиртное в Исландии, Норвегии и Финляндии. Что-то серьезных успехов не видно —
мы это знаем по нашему соседу Финляндии.
В 1886 году в Швейцарии была введена
государственная монополия с ограничением крепких напитков. Результат? Пить
вдруг стали больше.
16 января 1920 года в США вступила в
силу 18-я поправка к Конституции страны. Первая ее часть гласила: «Через год
после ратификации настоящей статьи в Соединенных Штатах и на всех подвластных
им территориях запрещается производство, продажа или перевозка, а также ввоз
или вывоз опьяняющих напитков для потребления».
Вступил в силу «сухой закон». Были
праздники. В штате Виргиния устроили символические похороны Джона Ячменное
Зерно, олицетворяющего спиртные напитки...
И что же? Спрос на алкоголь неожиданно
вырос. Начали выпивать люди, никогда не пившие,— сработал эффект «запретного
плода». Расцвел подпольный бизнес — самогоноварение и контрабанда. За счет
алкоголя смертность увеличилась в семь раз...
В 1932 году «сухой закон» отменили.
Могут возразить, что другие государства
нам не указ. Мол, у каждой страны свои особенности и условия. Чтож, посмотрим,
как пошли дела в России. А в России «сухой закон» вступил в силу в 1914 году, а
в 1919 году Совнарком принял постановление о запрещении в РСФСР без разрешения
производства и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам
спиртосодержащих веществ. Это постановление действовало до 1925 года. Таким
образом, «сухим» мы можем считать период с 1914 по 1925 год — более десяти лет.
Так пили эти годы или нет?
Коли нет водки, то и пить нечего. Как
мне сказал один сторонник запрета спиртного: «Зачем вино выпускают? Любоваться
им, что ли? Пить!»
Есть множество официальных источников и
высказываний общеизвестных деятелей о трезвости, которую принес запрет.
Говорилось о сокращении прогулов, об уменьшении преступности и психических
заболеваний, травм, об увеличении денежных вкладов в сберкассы... Например,
Большая медицинская энциклопедия 1928 года сообщает, что к концу «сухого
закона», к 1925 году, потребление алкоголя упало до нуля. Россия не пила!
Однако меня взяло сомнение. Уменьшилось
количество травм и прогулов? Это, видимо, на заводах и фабриках. А кто считал
травмы в деревнях? Уменьшилось число психических заболеваний? Опять-таки кто их
считал в деревне, где всегда было полно дураков и юродивых? Увеличились
денежные вклады? Неужели мужик настолько разбогател, что понес деньги в город,
в сберкассы? Не нужно забывать, что Россия была страной в основном аграрной.
Но главное сомнение даже не в этом...
Пили не одну сотню лет и перестали? Ввели запрет — и Россия отрезвела? И
всех-то делов?
Сомнения разрешились, когда я уловил
«маленькую хитрость» — запрет 1914 года не распространялся на самогон. Но,
может, его пили так, от случая к случаю? Возьмем цифры, например Главного
управления неокладных сборов, опубликованные в 1915 году в сборнике
статистико-экономических сведений о сельском хозяйстве.
До введения «сухого закона», который
игнорировал самогон, его потреблялось в России 62 миллиона ведер, что
составляло более полведра (0,63) на душу населения, включая мужчин и женщин,
детей и стариков. В 1923 году было потреблено 2 миллиона 240 тысяч ведер.
Казалось бы, пить стали меньше — производство самогона упало в 27 раз. Но
обольщаться не стоит, ибо в стране был голод, зерно шло на вес золота, а на
ведро самогона уничтожалось 23 пуда муки.
После революции, как раз в период
водочного запрета, милиция вела с самогонщиками прямо-таки баталии.
В 1922 году был проведен «рождественский
двухнедельник», во время которого обнаружили 23 639 очагов самогоноварения и конфисковали
16 349 аппаратов и 4493 ведра самогона. Перед пасхой 1923 года был проведен
«месячник» — найдено 32 208 мест самогоноварения,
19 120 аппаратов и 37 861 ведро самогона
и барды.
В Томской губернии милиция обнаружила в
тайге три самогоноваренных завода с чанами по 200 ведер каждый.
Чтобы вывезти из леса оборудование,
потребовалось пятнадцать подвод. Кстати, после ликвидации этих заводиков цены
на самогон в Томске поднялись в три раза.
Выследили, обнаружили, конфисковали... А
сколько осталось необнаруженным и неконфискованным?
Самогон гнала не только деревня — город
тоже успевал. Было ликвидировано множество подпольных шинков. В Петрограде, в
доме № 107 на Лиговке, обнаружили завод, занимавший две громадные квартиры;
когда конфискованный самогон вылили в канализацию, то спиртным пропахло два
квартала.
Это всё факты, это всё цифры... А вот
живое письмо, которое написал мне ленинградец В. К. Холявко: «Сразу после
революции в нашей стране спиртных напитков не продавали. Я был очевидцем, как
люди решали этот вопрос (мне 76 лет). Я проживал на станции Александровская
Варшавской ж. д. Из-за самогоноварения в нашем поселке сгорело 6 двухэтажных
домов — сам видел. Спасли только бочки с закваской да самогонные аппараты.
Пошли пожары и в городе. Совет Народных Комиссаров был вынужден разрешить
продавать сначала водку крепостью 20 градусов, а потом и 30. И самогонный
психоз ослаб. Это было в 1925 году...»
С 1914 года действует запрет на
алкоголь... Говорят, что падает преступность и несутся деньги в сберкассу. Но
вот грянула Октябрьская революция. Какой же документ одним из первых издает
Советская власть? Я приведу его почти полностью, ибо он интересен и редок:
КО ВСЕМ ГРАЖДАНАМ ПЕТРОГРАДА
5 декабря 1917 г.
Участившиеся разгромы винных складов,
производимые хулиганствующими элементами, понуждают Военно-революционный
комитет принять самые энергичные меры. Поэтому прошу:
1) сообщить письменно в Смольный
институт, комната № 77, о всех известных вам хранениях вина;
2) не останавливаться у винных погребов,
складов и пр.;
3) не сообщать никому на улице о
местонахождении того или иного хранилища вина...
Всякие самочинные действия в этом
направлении будут преследоваться беспощадно, без всякого предупреждения.
Продажа вина (кроме аптек по рецептам не
свыше 100 грамм) воспрещается.
Комиссар по борьбе с алкоголизмом
и азартом
И. Балашов
Каково же было положение, если ввели
специально должность комиссара по борьбе с алкоголизмом? Где же плоды «сухого
закона»? Но, может быть, и верно то, что орудовали лишь «хулиганствующие элементы»?
Вот циркуляр НКВД от 1922 года под
названием «О борьбе с пьянством». Его первая строка красноречива:
«Развивающееся пьянство требует принятия решительных мер для борьбы с ним». И
дальше идет перечень мер против распития напитков повышенной крепости и всяких
суррогатов. Именно в середине 20-х годов началась первая волна антиалкогольного
движения с лозунгами неожиданными, которые теперь, к сожалению, не услышишь:
«Вон самогон!», «Даешь получку без вина!», «Выгоняй, кто поит, выгоняй, кто
пьет!»
См. также "Антиалкогольная правовая политика советского государства"
Короче, «сухой период» оказался
неэффективным. Другим он быть и не мог, ибо царское правительство серьезно
бороться с пьянством не намеревалось, а у молодой Советской власти еще не было
ни сил, ни возможностей.
Уж коли речь зашла о «сухом законе», то
выскажу к нему свое отношение. Я — против.
Что такое «сухой закон»? Это решение
проблемы пьянства административным, волевым действием. Но история нас
неоднократно предупреждала, что сложные социально-экономические проблемы одними
распоряжениями не решаются. Расспрашивая сторонников «сухого закона», я
убедился вот в чем: они за него не потому, что он эффективен, а потому, что он
проще. Запретил — и все дела! (Об этих людях я еще буду говорить.)
Каковы же возражения по существу?
Во-первых, опасность самогоноварения, о
котором уже говорилось. Пьянство становится как бы бесконтрольным — где пьют,
сколько пьют, что пьют?.. В. К. Холявко дальше в письме размышлял: «Сейчас,
когда много народу проживает в отдельных квартирах, в случае водочного
категорического запрета есть опасность массового самогоноварения...» И Холявко
нарисовал простейшее самогонное приспособление, насколько я понял, только что
изобретенное и состоящее вроде бы из тарелки и кастрюли. Перерисовывать его я
уж не буду, но тревогу автора письма разделю хотя бы потому, что есть основания
— в 1986 году изъято 2 миллиона литров самогона. В лесах Белоруссии обнаружены,
как в былые времена, почти заводики с чанами и вкопанными цистернами...
Во-вторых, приносимый экономический
вред, о чем писалось не раз. Сколько пошло сахара, зерна, картофеля, свеклы на
эти 2 миллиона литров самогона? А на другие миллионы, неизъятые и уже выпитые?
В-третьих, вредное влияние самогона на организм.
Высокомолекулярные спирты, эфиры, токсические альдегиды и тому подобное, что
зовется сивушными маслами, не только дурят сильнее алкоголя, но и вызывают в
организме необратимые процессы. От самогона люди спиваются и заболевают скорей,
чем от водки.
Один сторонник «сухого закона» доказывал
в газетной статье, что от преследуемого законом самогона все-таки вреда меньше,
чем от свободной продажи водки. Не знаю, нужна статистика. Но я видел сам...
Однажды я только что заступил на
дежурство по городу, как грянул срочный вызов. Выехали мы на окраину города, в
какую-то крупную автобазу. Нас провели в раздевалку ремонтных рабочих.
Шкафчики, вешалки, скамейки... И тяжелый заворотный дух, который бывает лишь у
помойных бачков. Откровенно говоря, за все время следственной работы больше
двух трупов одновременно я не видел — здесь их лежало пять.
— И еще трое скончались в больнице,—
шепнул мне участковый.
Восемь трупов. И ни крови, ни жутких
ран, ни орудия убийства, ни преступников... Впрочем, преступник был —
шестилитровый эмалированный бидон, безвинно стоявший на тумбочке. Его привез из
деревни один из автослесарей, который теперь лежал на лавке с синим и
удивленным лицом.
В бидоне еще осталась бледно-желтая
жидкость с резким металлическим запахом. Самогон из деревни. Как дежурный, я
отправил его на экспертизу и дело передал районному следователю, поэтому не
знаю, что было в этом самогоне, из чего его гнали, что добавляли, чем
укрепляли... В памяти остались лишь пять скрюченных трупов с синими лицами —
будто их задушили.
В-четвертых, недопустимо ставить знак
равенства между водкой и пьянством, ведь между ними стоит человек, которого как
бы не замечают. Водку можно запретить, а человека? Борьба с пьянством — это не
компьютерный бит «пью — не пью». Между потреблением водки и ее запретом есть
целая стадия, я назвал бы ее переходной — стадия разума, воли, подтянутости,
ограничения, большой и кропотливой работы... Сторонники «сухого закона» хотят
ее миновать, обойтись без нее. Наивно, ибо без этой переходной стадии любой
«сухой закон» в конечном счете обречен на пустой звук. И прав был народный
комиссар здравоохранения Н. А. Семашко, сказавший, что к запрещению спиртного
население должно быть подготовлено.
В-пятых, «сухой закон»— это не
трезвость, это всего лишь состояние, когда не пьют, поскольку пить нечего. А
нам что нужно: «сухой закон» или трезвость?
За что же я? За вытеснение спиртного, но
об этом речь впереди.
Я отвлекся, а нужно еще возразить тем
людям, которые утверждают, что у нас не пили до войны, не пили в войну и не
пили после войны...
Как пили во времена алкогольного
запрета, я показал. Теперь пойдет речь о периоде с 1925 по 1941 год.
В 1925 году стали выпускать и продавать
водку. Куда же она шла, как не по назначению? В 1928 году в одном из писем М.
Горький сокрушался: «Обидно видеть, что рядом с лучшими у нас много пьяниц и
лентяев...»
В том же в 1928 году было создано
Общество по борьбе с алкоголизмом, что подтверждает ситуацию. На заводах и
фабриках возникали ячейки этого общества. Московский завод «Серп и молот»
обратился с воззванием «Единым фронтом на борьбу с алкоголизмом и табаком!».
Началось широкое трезвенническое движение — митинги, демонстрации, диспуты,
месячники, выставки бракованных деталей, выпущенных пьяницами...
В 1929 и 1932 годах общество выпустило
две антиалкогольные лотереи. Передо мной билет первой из них...
На светло-зеленом фоне черные крупные
буквы: «Книга вместо водки». В самом низу буковки поменьше: «Долой алкоголизм!»
С левой стороны овал, в котором рука рабочего увесистым молотом разбивает
бутылку водки. Кстати, лотереи были беспроигрышные — каждый билет выигрывал
книгу, брошюрку или многотомное издание.
Именно в это, как полагают некоторые,
непьющее время в Ленинграде был открыт первый медвытрезвитель — 14 ноября 1931
года в доме № 79 по улице Марата. Начальником его стал участковый инспектор
11-го отделения милиции А. И. Метелкин.
И все-таки в словах моих оппонентов есть
доля правды... Искренняя, убежденная и массовая антиалкогольная борьба дала
результаты. Значительно сократилось производство самогона, и перед самой войной
пить стали меньше — заметьте, без всякого «сухого закона».
Я
вспоминаю сороковой год. Вязьма, июнь... Мы, стайка первоклашек, бежим за чудом
— мужиком, пиджак которого в земле, лицо в крови, идет неуклюже и тяжело, как
лошадь, вставшая на дыбы.
Теперешних первоклашек пьяным удивишь?
1941 —1945 годы. В одном серьезном
докладе я услыхал: «Во время войны было не до водки». И меня как отключило —
капля неправды замутила всю большую правду. Я уже не слушал, лишь удивлялся,
как можно браться за социальную проблему, оставаясь столь несведущим. Полно же
участников войны, полно свидетелей...
Не знаю, надо ли доказывать, что в горе
и в несчастье люди скорее берутся за рюмку? Война — одно большое всенародное
горе. Неужели докладчик не слыхал про «наркомовские сто грамм»? Неужели не
слыхал слов знаменитой песни: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, как на Руси
повелось»?
На тыловых и прифронтовых рынках чего
только не продавали: одежду, махорку, трофейные вещички, книги, обувь, дуранду,
хлопковое масло, патефоны... Но было два товара красных, общеэквивалентных,—
хлеб и водка. У нас, в Боровичах, то и другое стоило одинаково: 500 рублей за
буханку, 500 рублей за бутылку.
В войну пили. На фронте — положенную
норму и сверх нормы, за убитых товарищей; приехал на побывку — от радости, что
не убили; пока не взяли на фронт — от радости, что жив; ранили — от радости,
что еще повоюем...
Сколько я мальчишкой перетаскал водки
раненым в госпиталь... А сколько мужиков, не бравших в рот хмельного, пришли с
войны пьющими...
Война оказала влияние на 50-е и 60-е
годы. Пить стали крепче, откровеннее.
Как-то я прочел в «Комсомольской правде»
статью «Трезвость». А в ней такой абзац: «Если вернуться в наши дни к тем же
дискотекам, то можно смело заявить: лет двадцать назад их и в помине не было,
однако спиртного потребляли куда меньше, чем нынче».
Молодости всегда кажется, что с нее все
началось и ею все кончится. Дискотек не было — были танцплощадки. Не знаю, как
это будет выглядеть в литрах и процентах, но уверен, что пили на них больше и
вульгарнее, чем на дискотеках. Уверен, ибо эти годы видел и оценивал уже своим
осознанным взглядом. Причем сужу не по одной географической точке, не по одному
городу или поселку...
Пили в Новгородской области, где я
вырос; пили в Приморском крае, где я проработал шурфовщиком Два полевых года;
пили в Казахстане, на целине, где мне довелось отработать семь полевых сезонов;
пили в Ленинграде, где полно продавалось разного вина и дешевой водки
—«Московской» и «Ленинградской»...
В 1952—1953 годах я четырежды пересек
страну по диагонали от Ленинграда до Владивостока. Не знаю, как сейчас, но в те
времена поезд тащился 12 суток. И вот спроси меня, что поразило в тех
поездках... Конечно, просторы, Урал, тайга, Байкал... Но прежде всего сам
поезд: алкогольная мгла в вагоне-ресторане, пустые бутылки под ногами, пьяные мужики
в майках, компании в купе, драки в тамбурах...
Я добрался до 60—70-х годов, которые
вроде бы оцениваются единодушно как годы пьяные. И хотя мне кажется, что
ломился я в открытую дверь, моей целью была не только мысль о всегдашнем
российском пьянстве. Я хотел обнажить его вековые корни и еще раз подчеркнуть,
что кампанейщиной, наскоками, призывами и разговорами пьянства не одолеешь;
подчеркнуть, что взялись мы теперь за дело непростое.
