Оглавление
Рабочий прав — формы разные, а
содержание едино. Для сомневающихся очередная исповедь...
Я
хорошо учился, не боялся никакой работы и был всегда прост в обращении. Видимо,
в силу этих причин меня, тридцатилетнего, поставили во главе автохозяйства
тяжелых самосвалов. Коллектив большой, работа ответственная, народ серьезный.
Взялся я за дело горячо — домой только ночевать приходил, да и то не всегда. И
отстающее хозяйство пошло в гору. Мне бы радоваться, но какой-то непонятный
червь точил меня. Со временем я догадался...
В
моем подчинении были люди и старше меня, и опытнее, и умнее. Хорошо: план,
тонно-километры, экономия горючего, запчасти, собрания... Но был я как-то чуть
в стороне от коллектива, как бы над ним. Я не мог понять, так ли должно быть
или иначе. С одной стороны, директор и должен жить отстраненно, с другой
стороны, законы, коллективизма касаются и директора.
Как-то
ко мне зашел главный инженер и предложил поприсутствовать на
«мини-междусобойчике» по поводу получения прогрессивки. Я отказался,
сославшись, кажется, на театр. Главный инженер улыбнулся неопределенно,
обронив: «Прежний директор не гнушался». И я понял, что упустил какой-то шанс.
На
второй день я как бы мимоходом сказал главному инженеру, что с театром ничего
не вышло и зря отказался от этого самого «мини-междусобойчика». Видимо, мои
слова были приняты к сведению — через неделю я был приглашен на пятидесятилетие
главного бухгалтера.
И
знаете, мне понравилось. Во-первых, я лучше узнал своих подчиненных, поскольку
были мы в домашних условиях. Во-вторых, получил много информации, которой за
директорским столом век не получить. И в-третьих, мне просто было весело. Но
главное оказалось в другом; это главное я ощутил на второй день — удивительное
потепление отношений. Казалось, что этот вечер каким-то загадочным способом
породнил нас, привнес в наше деловое общение чуточку родственности. Я
догадался, что принят коллективом. Я стал «своим парнем».
Эти
неофициальные, или, как теперь говорят, неформальные, встречи начали
повторяться — руководство автобазы отмечало различные события. Я только
удивлялся, до чего их много: праздники, выполнение плана, получение премий, дни
рождения, уходы в отпуск, приезд важных гостей... А иногда собирались и просто
так, без повода. Не подумайте, что мы напивались или вели себя разнузданно. Как
правило, мы обсуждали производственные и кадровые вопросы. Авторитет мой
значительно вырос. И не только среди руководящих работников базы. Водители шли
ко мне советоваться и по рабочим, и по домашним делам, приглашали на новоселья,
на дни рождения детей, на свадьбы... Я не отказывался, следуя правильной
логике: коли иду на юбилей главбуха, почему не пойти на новоселье передового
водителя?..
Прошло
два года. Автобаза стала образцовой, авторитет мой вырос несказанно. Только я
заметил, что если мы не собирались неделю, то я начинал ощущать странную
пустоту. Меня куда-то тянуло, мне что-то мешало... В конце концов мы
собирались-и что-нибудь отмечали. Вообще-то, недельных перерывов почти не
бывало — обязательно возникал какой-либо сложный вопрос, который мы решали
сообща, вечером, за бутылками.
После
выпивок складываются какие-то особые отношения. Я затрудняюсь их определить —
они где-то между дружескими и родственными. Эти отношения молчаливые, почти тайные,
будто мы знаем друг о друге что-то особенное, почти неприличное. А может быть,
и знали, потому что спьяну о себе все рассказывали, душевно обнажались на
редкость.
Вероятно,
поэтому мои подчиненные иногда при посторонних называли меня Мишей. Видимо, забывшись.
Но потом я вдруг узнал, что вся автобаза зовет меня Мишей. Почему? С ними-то со
всеми я не пил...
Впрочем,
все это меня уже переставало интересовать.
Теперь
от меня частенько пахло алкоголем. Опасаясь слухов, я поставил стол так, чтобы
пришедший в кабинет не смог бы подойти ко мне на близкое расстояние. Появилась
загрудинная боль. Я часто просыпаюсь по ночам и почему-то боюсь, что меня
снимут, хотя и план идет, и авторитет есть, и парень я свой, Миша. Теперь я
частенько ловлю себя на ожидании конца рабочего дня — мне нужны неформальные
встречи. Скажу честно — не знаю, стал ли я пьяницей... Но в своем кабинете я
больше не могу решать производственные вопросы — для этого мне необходимы
компания подчиненных, веселые лица, раскованность, блеск бутылок и рюмок!..
Несколько слов о деревне, где работа и
быт в сущности неотделимы.
Я знаю чистенькие трезвые станицы на
Украине, целинные молодежные совхозы в Северном Казахстане, образцовые поселки
в Сибири... Но я знаю и то, что пьянство в сельской местности всегда было
откровеннее и страшнее.
Деревенька в Гродненской области, 1986
год: 9 человек побывало в вытрезвителе, 16 оштрафовано и, главное, 5 тысяч
прогулов в год из-за пьянки. А что такое прогулы в деревне, мне объяснили:
— На заводе пьянства не видно, завод все
равно работает. А вы слышали рев скотины, когда она не кормлена, не поена и не
доена? Потому что была получка и вся бригада в похмелье.
Никогда не забуду один совхоз...
Наша партия работала в Северном
Казахстане. Хотя это и запрещено инструкцией по технике безопасности, но меня
отправили в маршрут одного — отбирать пробы на люминесцентный анализ по сухому
логу. Лог длинный, километров на десять, вился меж сопочек. Снаряжен я был так:
кирзовые сапоги, штормовка, полевая сумка, компас, карта, фляжка с водой,
рюкзак, маленькое кайло. Подобрать меня должна была машина в конце дня, за
совхозом, на сопочке с триангуляционной вышкой.
Кончив маршрут, я выполз из лога и
направился к этой сопочке. Пришлось идти через совхоз.
Только я ступил на его улицу, как мне
показался он странным. Что-то в совхозе происходило — какое-то движение,
какая-то предгрозовая напряженность, какой-то гул, вроде отдаленного прибоя.
Мимо меня вдруг пробежала группка людей, громко топая сапогами. Где-то
закричали — не то хотели запеть, не то звали на помощь... Одновременно взревело
несколько моторов... Ухнуло, будто дерево упало.
И тут передо мной вырос мужчина с
грозным и жаждущим взглядом. Сперва я не понял, чего он жаждет, но потом
догадался — действия.
— Кто такой? — спросил он.
— Геолог.
— Документы есть?
— Нет, в маршрут не берем.
— Сюда! — крикнул он.
Меня окружило человек пять — все с
жаждущими взглядами. Но еще до их подхода на меня повалил смрад самогона. Я
догадался — совхоз гуляет.
Крепкие бесцеремонные руки подхватили
меня под микитки и скоренько доставили в какой-то дом, как я понял, к лицу
официальному. Он сидел за столом — взгляд был тоже жаждущий, и от него тоже
пахло самогоном.
— Что в сумке? — грозно спросил он.
— Компас и карта...
— Карта... чего?
— Местности.
— Шпион! — ахнул тот, который меня
задержал.
— Обыскать,— приказало лицо официальное.
Взяли сумку, отобрали кайло, развязали
рюкзак...
И велели снимать кирзовые сапоги, надо
полагать, для отыскания в каблуке шифровки.
Но тут в контору влетел подросток и
крикнул ужасным голосом:
— Васька трактором дом Чипеевых
своротил!
Все, включая и лицо официальное,
бросились вон. Контора опустела. Я собрал свои шпионские принадлежности и
спокойно ушел из совхоза.
А теперь перенесусь в другие годы и в
другое место — в избяную деревеньку на берегу Селигера в Калининской области,
где я провел три лета подряд. Сосновые леса, ромашковые луга, паханые поля,
бесконечные водные просторы, крупная рыба... Была у меня даже мысль бросить
перенаселенный город, купить там дешевенькую избенку и осесть навсегда.
Наверное, осел бы, не отпугни меня деревенское пьянство...
Сенокос, золотое время. У бригадира нет
людей. Он идет к механизаторам и говорит, что ставит несколько ящиков водки.
Только, мол, скосите, ребятушки. Механизаторы соглашаются и несколько дней
работают без отдыха, сна и перерыва — косят, сушат, убирают. А потом три дня
пьют. За деньги трудиться они бы не стали — сами зарабатывают прилично. А здесь
водочка живая, сразу полученная в расчет и тут же потребленная.
Рабочая сила в деревне есть. Только она
как бы не настоящая, какая-то призрачная, вроде гоголевских мертвых душ.
После воскресенья — пару дней на
опохмелку, после праздника и неделю прихватят. Пастух пригоняет стадо, держась
за корову (ему положен подпасок, а в сенокос, в золотые дни, дворы вместо своей
очереди идти в подпаски суют пастуху бутылку). Каждое воскресенье где-нибудь
крики и драка. Каждый год кто-нибудь спьяну тонет. Хозяин избы, где я жил, по
ночам падал с печки и беспрерывно хворал — то лошадь пьяного стукнет копытом в
грудь, то ногой под телегу попадет...
Особенно жалел я деревенских женщин.
Сельский труд тяжел и без пьянства. А мужья и бивали их, и гоняли. А по вечерам
иногда я видел тихую и почти мистическую картину, когда бесшумные лодки
утыкались в берег — это приезжали жены и матери из соседней деревни за пьяными
мужьями и сыновьями.
Много я переговорил с этими женщинами.
— У них мозги с водкой перемешавшись.
Вон, змеи подколодные, опять поползли в ресторан «Золотой веник».
Трое мужиков с вздутыми от бутылок карманами
и с пучками зеленого лука брели к банькам, раскиданным на берегу озера...
Сельскую жизнь чувствуешь и в городе.
Обстоятельный мужчина набирает в рюкзак
водки — 15 бутылок.
— Куда же столько? — не удерживаюсь я.
— В деревню еду.
— Свадьба, что ли?
— Зачем свадьба?.. Мне за эту водку в
деревне дворец построят.
Говоря о сельском и городском
производственном пьянстве, я имел в виду время до антиалкогольной борьбы.
Сейчас положение меняется. На предприятиях активно работают комиссии по борьбе
с пьянством. А один директор совхоза похвастался:
— У нас техника, удобрения, севооборот,
механизация ферм... Но главное — у нас трезвость.
Теперь я хочу перейти ко второму месту,
где пьют,— к семье. Тоже, кстати, святое, где пить бы никак нельзя.
