Наука об алкоголе

Оглавление

Отцы... Был второй час ночи. Он бежал по улице, ничего не разбирая и никого не замечая. Даже просто бегущий по ночному городу человек милицию заинтересовал бы, а этот был без пальто и без шапки. Патрульный «газик» подрулил к нему. Человек прыгнул в открытую машину, как заяц, спасавшийся от волка. Его привезли к дежурному.

Оказался — подросток, лет пятнадцати. На нем не только верхней одежды не было, не было и ботинок — бежал по снегу в одних носках. Лицо заплакано, губы кровоточат... Но трезв. Дежурный не сомневался, что перед ним потерпевший от преступления:

— Ограбили?

Парнишка молчал.

— Или знакомые ребята раздели?

Подросток молчал.

— Боишься их выдать?

Он молчал.

— Хочешь покрыть грабителей?

И тогда мальчишка сказал всего два слова:

— Отец пьяный...

Отцы... В поликлинику пришла мать с ребенком, которого укусила собака. Врач сделал перевязку и начал выяснять:

— Что за собака?

— Маленькая,— объяснила женщина.

— Какой породы?

— Вроде бы болонка...

— Кто хозяева, чья собака?

— Не знаю,— замялась мать.

— Необходимо срочно проверить, не бешеная ли? Как вы этого не понимаете! Ведь ребенку придется делать уколы.

— Нет-нет, не бешеная,— заверила родительница.

— Откуда вы знаете?

— Видно же. Случайный укус.

— Мальчик, ты ей на хвост, что ли, наступил?— обратился врач к ребенку.

— Кому?— задумался мальчуган.

— Собачке, которая тебя укусила...

— Меня пьяный папа укусил.

Не хватит ли примеров? Но слишком много накипело против подобных отцов, поэтому еще один случай из моей следственной практики.

Как всякий писатель, я собираю интересные сюжеты. Среди них есть один, к которому никак не могу подступиться — то он мне кажется слишком простеньким, то невероятно сложным...

Расследовал я уголовное дело по обвинению подростка в грабежах. Преступника звали Генка-Кирпич. Когда оперативники его искали, то проверили в городе всех Кирпичевых. Оказалось, что он учился в строительном ПТУ, почему и был прозван Кирпичом. Он избил и ограбил четырех мужчин.

Дело вроде бы простое, но что-то мне казалось в нем неразгаданным, что-то в нем настораживало. Сперва удивился, что грабил он в одиночку,— это для подростков нетипично, на преступление они идут компанией. Потом обратил внимание, что все потерпевшие были преклонного возраста и в нетрезвом состоянии. Впрочем, это обстоятельство к редким не отнесешь, ибо пьяненького и старенького грабить легче. А вот следующий факт этому уже противоречил: Генка-Кирпич жертву избивал, хотя сопротивления она в сущности не оказывала. И было какое-то несоответствие между тем, как бил, и тем, что брал. Бил сильно, а брал мало. Например, стоило ли бить человека за авторучку и три рубля? В одном эпизоде он сперва отобрал 10 рублей, а человека ударил уже после. Кстати, никогда никого не обыскивал.

Разумеется, Генка-Кирпич ничего не объяснял, да я думаю, он и сам не понимал своих поступков. Уж коли мы, взрослые, не всегда можем объяснить собственные действия, то попробуй добейся от подростка...

Однажды вышло так, что один потерпевший еще не вышел из моего кабинета, а второй уже вошел. Я посмотрел на них обоих и смутно забеспокоился... На следующий день под пустяковым предлогом я вызвал всех четверых потерпевших — они сидели передо мной в ряд, как на опознании. Но опознающим был я. Мое смутное беспокойство подтвердилось.

Все четверо потерпевших были похожи друг на друга, как родственники! Ростом, сухощавостью, черными прямыми волосами, провальными глазницами... Примерно одного возраста, пьющие.

Это открытие ничего не прояснило, а, пожалуй, наоборот. Получалось, что преступник выбирал жертвы только одного типа, одной внешности, даже одного социального положения. Невероятно, поскольку мне точно было известно, что раньше потерпевших он не знал и выбирал их случайно в поздних скверах и темных дворах.

Все открылось после вызова отца. Когда он вошел в кабинет, я даже не ответил на его робкое «здрасьте». Отец Генки-Кирпича походил на ограбленных! И тоже сильно выпивал, после чего издевался над женой и сыном, бил их много лет подряд. Злобу к отцу подросток вымещал на потерпевших, для чего бессознательно выискивал пьяненьких, похожих на родителя. Много людей и организаций ломают головы над причинами преступности. Но с такой сложной я столкнулся впервые: ненависть к отцу переносилась на других, поведение отца как причина преступления сына.

До сих пор я говорил про худых отцов. Но и у хороших отцов бывают трагические ошибки.

Однажды вел я следствие по делу о нарушении техники безопасности. Подобные дела неторопливы, скрупулезны и монотонны, ибо нет ни очевидного преступника, ни погонь, ни схваток. Изучаешь специальную литературу да говоришь с экспертами. Один из экспертов, награжденный и заслуженный инженер, высокий седой мужчина, нравился мне четкой логикой и объемными знаниями.

Как-то заработались мы до восьми часов. У меня был кипятильник, организовали чай. Ну а чай — напиток коммуникабельный. Разговорились обо всем на свете. После третьей чашки он вдруг спросил:

— Как вы относитесь к поговорке: «От сумы и от тюрьмы не отказывайся»?

— Без симпатии,— признался я.

Не нравились мне пословицы вроде: «Кто старое вспомянет, тому глаз вон» или «Бьют не по годам, а по ребрам».

— Эта пословица о судьбе,— не согласился инженер.

— Вы ее вспомнили к чему-то?

— Знаете, ведь я судим.

— Не может быть!

— Да-да, и срок отбыл.

Я пристально оглядел инженера. В конце концов только обыватель полагает, что преступник имеет ярко отталкивающую, омерзительную внешность: узкий лоб, массивную челюсть, горящие глаза и тому подобное. Замечу, опережая время, что позже, когда я стал писателем, меня частенько изводили не знающие жизни критики за приятные образы преступников.

— Видимо, судили вас за технику безопасности или приписки?

— Не угадаете. Я же сказал, от сумы и от тюрьмы не отказывайся.

Мы заварили новый чай, и он начал грустное повествование...

— Когда моему сыну исполнилось шестнадцать лет, я, конечно, закатил праздник. Только подумать: Витька из мальчишки превратился в молодого человека, паспорт получил, усики есть. Гости, яства, шампанское... Его приятели, наши с женой друзья, родственники... Квартира набита, как автобус. Ну и тосты. И вот когда провозгласили очередную здравицу за Витьку, я подумал — шестнадцать, усики, паспорт... Мужчина! И налил ему рюмку водки под аплодисменты гостей. Й всё, баста — больше Витька спиртного не пил. Это была его первая и единственная рюмка... А праздник шел своим чередом. Ели, танцевали, говорили... Между прочим, пьющих у нас почти не было, и сам я притрагивался к вину редко, только в случае торжественных обстоятельств. Сидим, значит. И вот тут в дверь постучала та судьба, о которой я говорил. Вернее, позвонила в квартиру. Думали, что припозднившийся гость. Открываю. Передо мной стоит милиционер с целой группой штатских. Меня вежливо отстраняют и входят в квартиру. Полное недоумение, возгласы гостей, вопросы... Один из штатских — оказывается, следователь — говорит со мной. Я ничего не понимаю, но в конце концов до меня доходят его дикие вопросы — они ищут убийцу. Мы, конечно, посмеялись. Но суровые штатские утверждают, что убийца среди нас. Мы в смех: мол, ищите. Детектив в стиле Агаты Кристи. Представляете? Да среди подвыпивших людей? А следователь говорит, что во дворе только что тяжело ранена в голову женщина. Мы хором кричим, что из нас на улицу никто не выходил с самого утра. И тогда один из сотрудников достал камень — небольшой, хорошо обкатанный валун-чик карельских гранитов. Верите ли, я как стоял, так и опустился на стул: перед глазами все поплыло — и гости, и следователи. Я еще ничего не додумал и ничего не понял, но смертельно испугался. Дело в том, что балкон мы с Витькой превратили в мини-садик, где все было выложено такими вот камнями. Как вы догадались, интуиция не подвела. После рюмки водки сын начал швырять камни в сквер, в какую-то там цель. И угодил проходившей женщине в голову. С тех пор ни я, ни сын спиртного в рот не берем — слишком высока была цена той рюмки.

Отцы... А матери?

Я знавал мать, которая тяжелобольному сыну приносила в больницу водку; нальет в бутылку из-под кефира, подкрасит сиропчиком и несет под маркой сока...

Я знавал мать, у которой тунеядствующий сын, продрав похмельные глаза, несколько лет говорил ей только два слова: «Дай пятерку». И несколько лет, вздохнув, выполняла она эту краткую команду, отдаваемую ей, как собаке.

Я знавал юную мать, которая наливала в бутылочку подогретое пиво, надевала соску и давала малышу, чтобы крепче спал.

Да я знаю и мать-убийцу. Читатель сразу представил этакую даму-вамп с окровавленными руками. Отнюдь. Солидная женщина, трудолюбивая, не пьет, работает на двух работах... А сына убила. «Ах,— скажет читатель,— это уж слишком». Решайте сами.

Когда ее сыну, впоследствии утонувшему по пьянке, исполнилось 12 лет, она созвала его одноклассников на день рождения. Вечером родители всех ребят были перепуганы — дети вернулись бледными, их тошнило, рвало, болели головы... Наивные папы и мамы расспрашивали, что они ели, и названивали в неотложку. А нужно было спросить, что они пили. Мать именинника наварила бражки и напоила детей. Двенадцатилетних! Первая в их жизни коллективная пьянка.

Вопрос: кто же в конечном счете убил ее сына? Кстати, теперь она воспитывает двух внуков-сирот. Уже посылает их в гастроном за лимонадом, уже ребята сопровождают ее братца к пивному ларьку.

Что меня бесит... Она ведь не подозревает о своей гнусной роли в судьбе сына и внуков, и никто ей об этом не говорит. Так и прожила в мире сочувствия, как примерная труженица, одинокая мать, одинокая бабушка.

И опять мне хочется вспомнить свою следственную практику...

Как-то было у меня дело на пятерых подростков, которые пьянствовали, хулиганили и грабили. Среди них не последнее место занимала шестнадцатилетняя Ирка по кличке Губа. Закон обязывает установить причины и условия, приведшие к преступлению. Особенно несовершеннолетних. Тут непременно допрашиваются родители, педагоги, опекуны: как воспитывали, почему допустили преступление?

Отца у Ирки-Губы не было, а мать по повестке не являлась. В таких случаях приводит милиция. Но всегда колеблешься: может быть, человек болен, или что-то случилось, или уехал... Поэтому я решил сходить на квартиру, допросить мать и глянуть, как Ирка живет.

Я позвонил. Дверь открыли не спрашивая, впрочем, она была и не закрыта. Худенькая женщина запахнула халат и засмеялась:

— Наконец-то явился! Проходи.

Такой простецкий прием удивил. Но я вошел — следователю ли удивляться на приемы? Меня провели в комнату однокомнатной квартиры и посадили за стол, покрытый клеенкой. Мебель случайная, стулья пошатываются, обоям сто лет, пол до того замызган, что и паркета не видно.

— Выставляй,— приказала женщина.

— Что выставлять?

— Пришел без бутылки?

— Вы меня с кем-то путаете.

— Разве ты не Игорь с банно-прачечного?

— Я следователь из прокуратуры.

— То-то, вижу, у тебя шевелюра.

Она попробовала стать серьезной — укрепилась на слабом стуле, смазала улыбку и начала ловить меня взглядом, как оптическим прицелом. Мой приход потерял всякую цель, ибо допрашивать пьяных запрещено. Но поговорить ради информации можно.

— Работающему человеку милиция не опасна, а что касаемо выпивки, то пью у себя на квартире. Чайку желаете?

Я не ответил. Она все-таки пошла на кухню. И пока ее не было, я понял одно принципиальное и педагогическое, что ли, отличие семьи от школы. Как бы мы ни критиковали школу, она на виду, под контролем, ее двери нараспашку. А родители? Они скрыты капитальными стенами, отдельными квартирами, образом жизни и святостью родительской любви, а значит, и своей непогрешимостью. Кто знает, что делается в семьях? Что эта пьяная женщина шестнадцать лет проделывала с дочерью?

Когда она вернулась, я задал, видимо, ненужный вопрос:

— Почему вы пьете?

— А чего не выпить? Водка создает комбинации.

— Потом эти комбинации распутываем мы.

— Пить супруг научил. По этой части не мужик был, а чистый вепрь.

— С мужем развелись?

— Бог развел. Привезли мне настой диковинного женьшеня. Плавает корешок в водке — сущий человечек с ручками, ножками. Три года настаивался, значит, пить по три капли. Муженек утром встал, опохмелиться не чем. Он водку вылакал, а человечка съел. И в одночасье помер от сердца.

Чай она заварила прямо в громадном чайнике для кипятка. Разливала его, делая множество ненужных и шатких движений. Ни ложечек, ни блюдечек, ни вазочек. Чашки давно не мыты. Я к такому чаю не притронулся. Но она пила, утоляя свою алкогольную жажду.

— Когда умер муж, сколько лет было дочке?

— Так он ей не отец.

— А кто отец?

— Махмуто.

— Кто?

- Грузинец или аржибаржанец.

Зачем я сидел? Все ясно как день. Ничего, кроме злости к ней, у меня не появится.

— Ты небось насчет Ирки?— трезво спросила она.— Горбатого могила исправит.

— Ей же всего шестнадцать,— начал я заступаться за Ирку.

— Про наследственность слыхал? Ее отец Махмуто сидит за всякие грабежи. И моя Ирка ворует. Генетика, парень...

Я смотрел на нее и думал: мы привлекаем людей к уголовной ответственности за кражи вещей из квартир, денег из карманов, за хищение продукции с заводов, привлекаем за поставленный синяк, за побои, за издевательства, мы даже привлекаем за выпуск недоброкачественной продукции... А эта развеселая особа исковеркала жизнь ребенку — и ни следствия, ни суда, ни позора. Да волочь бы ее за волосы на лобное место!

Я встал и положил на стол повестку:

— Если завтра не явитесь в прокуратуру, то вас приведут с милицией.

— А моя Ирка до четырех- годиков не умела говорить,— вроде бы похвасталась она.

— Умела, да не хотела,— бросил я уже на ходу.

— Как это не хотела?

— Ну о чем с вами говорить, гражданка?

Вот такая мама. Кстати, и о бабушках-дедушках, хранителях человеческого опыта. Им ли не знать пагубности пьянства? Но бывает, что хранят опыт, да не тот.

Как-то одно лето я буквально следил за тихой войной, шедшей на даче... Дедушка, бабушка и внук. Дедушка, только что вышедший на пенсию, крепкий мужчина, весь день ходил по участку с граблями и лейками. Бабушка варила и стирала. Семилетний внук качался в гамаке, бегал и прыгал. Но не только. Дело в том, что дедушка прикладывался к бутылке — несколько раз на дню, понемногу, красненького. А бабушка с этим делом вела неустанную и немного примитивную борьбу — содержимое бутылок выливала на землю, словно удобряла ее, или наоборот, выжигала траву алкоголем. Тогда дедушка, не будь дураком, стал бутылки прятать — благо растительность на участке пышная. Тогда бабушка, не будь дурой, эти бутылки начала отыскивать. И вот тут-то пригодился внучок, юркий и вездесущий. Эта винная игра ему понравилась — он с утра принимался ползать по грядкам и кустам. Отыскав бутылку где-нибудь в зарослях ревеня или в компостной яме, он издавал крик, как индеец, и несся к бабушке. Вино лилось на почву буквально рекой. А дедушка потом выговаривал внуку:

— Зачем взял бутылку?

— Бабушка велела.

— Мало ли что велела. Не тобой положено, не тобой и возьмется. А чужое брать нехорошо.

Дед нашел выход — начал закапывать бутылки в землю, а чтобы не забыть место, посадил цветок. И ходил по участку благостный и красный. А бабушка корила внука:

— Где у него спрятана эта чертова отрава? Поискал бы, чем в гамаке качаться.

Внук бежал искать. Алкогольная игра продолжалась.

Заканчивая разговор о первопричине подросткового пьянства, то есть о семье, хочу заметить, что влияние пьющих отцов на детей неоднозначно.

За краеугольный камень воспитания всегда полагали личный пример родителей, что не вызывает сомнений. Но когда хотят эту истину оспорить, то ссылаются на многочисленные примеры: вот, мол, отец пьяница, а сын вырос и в рот не берет. И делаются выводы, которые так удобны нерадивым родителям,— не из семьи идет пьянство. Ох уж эти мне нерадивые родители, переваливающие бремя воспитания, как неугодную ношу... К сожалению, я не могу остановиться на этом подробно, ибо пишу все-таки не о воспитании, а о пьянстве.

Так вот: непьющие выросшие дети в сильно пьющих семьях тоже есть результат личного примера родителей, только с обратным знаком, от противного, как бы примера наоборот. И все дело в том, как пьют отцы: если порок упакован в приемлемую, красивую обертку, то он подростком впитывается с положительным знаком; если же этот порок дик и отвратителен, то мальчишка его не приемлет с юношеским максимализмом.

Отец трудится, выпивает умеренно, в веселом застолье, с интересными разговорами, с гостями, которые нахваливают хозяина... Чем не пример образа жизни? И подросток учится.

Отец вполз в квартиру на четвереньках, ругается, дерется, бьет посуду, все его осуждают. Какой уж тут пример? И у подростка формируется стойкое негативное отношение к спиртному.

Как-то на банкете я обратил внимание на известного в городе человека, который даже сухого вина не пригубил. Мы разговорились, и я спросил:

— И шампанское не пьете?

— Детская клятва священна...

Он рассказал.

Его отец пил, что говорится, по-черному. Вернувшись домой, гонял сестер и мать, буянил невыразимо. Кончалось всегда одинаково: отец или мгновенно засыпал там, где стоял, или приезжала милиция. Домашние ждали его прихода со страхом. Мать с сестрами старалась уйти к соседям. Сына же, моего рассказчика, отец любил. Но что такое любовь пьяницы?

Однажды отец воротился поздно. Женщины предусмотрительно скрылись. Отец, разбив настольную лампу и, как он говорил, «повисев на люстре», вдруг проникся нежностью к сыну. Он схватил его и начал подбрасывать до потолка. Квартира малогабаритная, потолки низкие, отец высокий... Ребенок несколько раз стукнулся теменем о потолок, а потом отец бросил его на кровать. Так вышло, что мальчик упал головой вниз между стеной и кроватью. А отец лег на пол и мгновенно захрапел.

В полуобморочном состоянии простоял ребенок вниз головой до прихода матери. С тех пор он немного заикается. И тогда же, ребенком, дал клятву никогда не пробовать спиртного...