Беседа
шестая. Краткая биография Джона Ячменное Зерно
Оглавление
Почему
не пьянствовали дикари, или когда появился хомо бибенс.— Вода жизни
превращается в воду смерти. — Правеж — спутник кабака. — «Пьющий рабочий не
мыслит. Мыслящий рабочий не пьет».
В предыдущей беседе было предъявлено
обвинение истории — сказано, что не природа, а именно история виновна в том,
что человек стал привержен употреблению опьяняющих веществ. Еще раньше был
поставлен вопрос о том, что только взгляд в далекое прошлое позволит нам
понять, почему завелось в нашем доме небезызвестное пресмыкающееся — Зеленый
змий.
Может показаться, что этот вопрос сугубо
научный, далекий от нашей темы: борьбы с пьянством, антиалкогольного
воспитания. Между тем это далеко не так. Что стоит за утверждениями читателей:
«Вино родилось вместе с человеком»; «Человечество пьет всю свою историческую
жизнь...», за традиционными зачинами многих популярных брошюр и статей:
«История борьбы с пьянством столь же длительна, сколько и само пьянство»? За
этими ошибочными суждениями — представление о вечности винопотребления. А
отсюда недалеко и до пессимистического вывода о его неискоренимости: всегда,
дескать, было — всегда будет! Во всяком случае читатель одной из моих статей,
тот, чье мнение: «Человечество пьет всю свою историческую жизнь» — я только что
процитировал, утверждает со ссылкой на журнал... «Крокодил» (!): «Вино будут знать
и при коммунизме».
Все, что сказано в этой беседе,
предназначено для доказательства следующего важного положения: винопотребление
порождено определенным этапом развития человечества, определенным уровнем его
зрелости, и по мере исчезновения самого этого этапа и его инерции (традиции)
оно закономерно останется в прошлом. В одной из бесед я напомнил слова
«расставание с трезвостью», которыми удачно обозначено начало употребления
алкоголя человеком. Сейчас мы посмотрим, как расставание с трезвостью произошло
у человечества. И это поможет нам уяснить, когда оно окончательно произнесет:
«Прощай, алкоголь! Здравствуй, трезвость! Принимай своего блудного сына».
В общем верно, что алкоголь является
порождением цивилизации, что о нем не знали ни в первобытном обществе, ни в
оторванных от мира племенах, что он и некоторые другие вещества, первоначально
лекарства, превратились в нелепости современного общества.
При первобытнообщинном строе люди
полностью сохраняли здоровые инстинкты своих животных предшественников и не
знали алкоголя. Точно так же чурались его, по свидетельству Цезаря, и варвары,
с которыми вступали в контакт римляне. В связи с этим, кстати, нужно правильно
понимать часто цитируемые слова В. Г. Белинского: «Пьют и едят все люди, но
пьянствуют и обжираются только дикари». Критик имеет в виду как раз не дикарей
в точном значении этого слова, а своих «диких» современников.
Человек вообще не знал алкоголя долгие
сотни тысяч лет (если вести исчисление нашего общего возраста с австралопитека,
т. е. отсчитать назад 2 — 3 млн. лет). Да и современный человек, человек
разумный (homo sapiens) жил без вина более 30 тыс. лет. Что касается возраста
человека пьющего (homo bibens), то он значительно моложе.
Виноделие, а также пивоварение возникло
лишь 7— 8 тысячелетий назад, в каменном веке, при переходе от гак называемого
варварства к цивилизации.
Итак, приобщение к алкоголю —
сравнительно молодая ошибка человечества. В одном из самых первых земных
литературных произведений, древневосточном «Эпосе о Гильгамеше», написанном
клинописью на глиняных табличках почти 5 тыс. лет назад, так говорится о
первобытном человеке, не знавшем еще земледелия:
Не умел Энкиду питаться хлебом,
Питью сикеры обучен не был.
Какие же советы слышит наивный дикарь?
Ешь хлеб, Энкиду,— то свойственно жизни,
Сикеру пей — суждено то миру.
Характерно объяснение: употребление хлеба — жизненная
потребность, а питье сикеры (вид пива) — указание судьбы (кстати, в оригинале
присутствует именно слово «судьба»). Древние действительно не находили
реального, жизненного объяснения ни самому опьянению, ни винопотреблению.
Таинственному для них явлению опьянения они могли дать только идеалистическое,
мистическое, волшебное, сверхъестественное истолкование. Впрочем, потребление
вина еще не было привычным. В том же «Эпосе о Гильгамеше» любимое питье — вода.
Что касается опьянения, то оно вполне
сознательно — речь идет о первобытном сознании! — применяется при наиболее
важных коллективных мероприятиях, закрепляется и строго регламентируется в этих
действиях: и первобытнорелигиозных, так называемых языческих, и нерелигиозных,
которые, однако, тоже не были свободны от сверхъестественных представлений и
истолкований.
Предлагаю читателям прочесть описание
древнеримским историком Тацитом обряда братания: «Схватившись правыми руками,
они крепко связали большие пальцы и, когда кровь прилила к оконечностям,
извлекли ее легким наколом и лизали друг у друга».
Так люди становились братьями по крови.
Таков этот обряд был первоначально. Позднее собственная кровь была заменена
«кровью божества» — виноградным перебродившим соком. Возможно, такой замене
способствовало и то, что опьяняющий напиток в какой-то мере напоминал само
возбуждение, которое вызывалось и надрезанием своей руки или бедра, и лизанием
крови побратима. Что касается внешнего ритуала при братании — сплетения рук, то
он почти в том же виде существует и в современном брудершафте (в переводе с
немецкого — «братство»). Во многих религиях, в частности в православии,
причащение с использованием вина — это опять-таки напоминание о первобытном
языческом обряде.
Свои особенности и значение были в
употреблении пива, тоже строго регламентированном событиями
сельскохозяйственного календаря. В представлении почти всех земледельческих
народов хмельной напиток, который изготавливается из злаков и производит в
голове пившего некое необычное состояние, своеобразное возбуждение (как
говорят, эйфорию), был «духом хлеба».
Таким образом, наши предки пили отнюдь
не для того, чтобы напиться, а в строго заданных обычаями и обрядами крайне
редких ситуациях. Только для таких ситуаций и производились хмельные напитки. В
течение долгих веков опьянение сопутствовало обычно коллективным или парным
(как при братании, примирении) действиям. Оно имело священное значение и
благодаря этому сложилось в устойчивую традицию, окрашенную признательностью
людей.
Забегая несколько вперед (к теме «Борьба
против пьянства»), отмечу здесь лишь то, что ни о каком осуждении опьянения и
тем более противодействии ему ни один человек в первые тысячелетия появления
хмельных напитков не мог и подумать. Обязательность исполнения питейных обрядов
была не менее сильной, чем табу (запрет) на другие обряды.
Вот почему, хотя человек вовсе не думал
о приготовлении вина, этот совершенно случайный гость первобытных человеческих
сообществ занял в их жизни прочное место и не мог не занять его.
Нужно, видимо, объяснить, почему слабые
алкогольные напитки появились именно в позднем каменном веке. В это время люди,
как уже говорилось, научились, с одной стороны, земледелию, виноградарству, с
другой — гончарному искусству. Ведь в нормальных природных условиях алкоголю
образоваться трудно. Сбраживание растворенного в какой-либо жидкости сахара
происходит лишь в искусственных условиях: без доступа или с малым доступом
кислорода и с помощью микроорганизмов — грибков. Достаточно было оставить в
закупоренном сосуде раздавленный виноград или другие спелые плоды, ягоды, чтобы
спустя какое-то время обнаружить напиток, обладавший странным,
«чудодейственным», «ниспосланным свыше» качеством.
Очевидно, эффект получения хмельных
напитков был открыт в разных местах земного шара (распространено мнение, что
это был Кавказ), и не с кого нам сегодня спросить за то, что этот злой и
достаточно могущественный джин вырвался из сосуда. Искать же первооткрывателя
этого яда — дело, конечно же, безнадежное, да и праздное. Главное и крайне
необходимое — видеть и понимать, какие наши сегодняшние ошибки и заблуждения
мешают побеждать нам сейчас этого джина, или Зеленого змия, как метафорически,
образно представляли себе алкоголь русские, люди, не в шутку, может быть,
сопоставляя его с воплощением зла и насилия — Змеем Горынычем.
Русские в древности тоже употребляли
хмельные напитки, такие, как сброженный мед, пиво, брага, крепость которых, по
некоторым источникам, была 2—3° и во всяком случае, очевидно, не превышала
5—10°. Нужно учесть и то, что с помощью брожения трудно получить напитки крепче
15°, потому что при достижении такой концентрации алкоголя «вянут» дрожжевые
грибки и брожение прекращается. Однако много ли пили на Руси? Вот что пишет об
этом, например, историк Н. И. Костомаров: «Простой народ пил редко... только в
праздники, но, когда вино начало продаваться от казны, тогда к слову «кабак»
приложился эпитет «царев», пьянство стало всеобщим качеством».
Такие же данные в труде И. Г. Прыжова
«История кабаков России в связи с историей русского народа». Он, а также другие
исследователи сообщают, что водка в Россию пришла в XVI в., уже после того, как
она стала известной в других странах Европы.
Как уже сказано, с помощью брожения
нельзя получить жидкости, содержащие более 15% алкоголя. Водка вошла в обиход
только тогда, когда был изобретен способ выделения чистого спирта с помощью
перегонки содержащих алкоголь жидкостей. Большинство исследователей считают,
что такой способ получения спирта из вина (потому он и был назван винным
спиртом) был первоначально открыт арабским алхимиком, которого иногда называют
Рагезом, а позднее, в средние века, в Италии — алхимиком-монахом Валентинусом.
Своеобразные качества спирта — летучесть, обжигающий вкус, ярко выраженный
эффект сильной встряски, возбуждения — вызвали первоначально предположение, что
новое вещество обладает целительными свойствами. Вот почему этиловый спирт и
его крепкие растворы назывались «огненной водой», «водой жизни» (аква вита) и
продавались в аптеках. Однако практика показала ошибочность первоначальных
представлений о лечебных достоинствах этилового алкоголя и, разумеется,
заинтересованность торговцев и наиболее распространенного его раствора — 40-градусной
водки. Наркотические же свойства алкоголя способствовали тому, что он стал
продаваться уже не в аптеках и отнюдь не по рекомендации врачей, а широко — для
целей питья. Названная в XV в. «водой жизни», водка в XVIII в. уже именуется
«водой смерти» (аква мортис).
В нашей литературе сообщается, что водка
стала привозиться в Россию генуэзскими купцами в начале XVI столетия. Впрочем,
относительно появления водки на Руси стала распространяться и иная точка
зрения. Так, сотрудники Научно-исследовательского института продуктов брожения
в течение многих лет на страницах собственного издания «Ферментная и спиртовая
промышленность» и в популярных изданиях с достойной лучшего применения страстью
отстаивали наш приоритет в изобретении водки и уверяли, что «среди слов, еще в
стародавние времена заимствованных прочими языками из русского, больше всего
распространилось слово «водка», даже «руссиан водка», «водка руссе». Здесь же с
непонятной кичливостью подчеркивается, что иностранным фирмам «не удается
воспроизвести всю гамму вкусовых качеств русских водок», несмотря на рекламное
бахвальство, что они готовятся «по старинным русским рецептам».
Для чего это делается? Для того, чтобы
гордился своей родословной современный русский «питух» (как называли в свое
время пьяниц)?
...Водка далеко не сразу завоевала
признание русских, употреблявших прежде лишь некрепкие напитки, со слабо
выраженным вкусом алкоголя и довольно умеренно. В этом смысле отношение народа
к водке схоже с тем, какое бывает у человека, впервые ее пробующего, не
привыкшего к горечи и жгучести жидкости и не обманывающего ни себя, ни других
имеющимися у водки якобы замечательными вкусовыми качествами.
Вот некоторые факты, взятые в основном
из упоминавшегося труда И. Г. Прыжова.
...Иван IV устраивает в 1552 г. первый
большой кабак. Только для опричников. Пить цареву водку — большая честь. Опыт
царю приходится по душе, и он предписывает наместникам областей ликвидировать
частную виноторговлю (корчмы, корчемство) и заводить царевы кабаки. Несколько
позже начинается раздача кабаков боярам, за что они хорошо платят в казну. В
конце XVI в. кабаки существуют уже во всех крупных городах.
...В 1652 г. состоялся нередко
вспоминаемый и сейчас собор о кабаках, инициатором которого был известный
патриарх Никон. Обычно значение этого собора и принятого после него царского
указа преподносится односторонне, так, что царь и церковь представляются
радетелями народной трезвости, якобы пытавшимися удержать народ от пьянства.
При этом цитируется та часть грамоты, где говорится об ограничении нормы
продажи спиртного (не больше одной чарки) и запрещении его продажи в долг или
под залог. Но означали ли эти меры беспокойство о народном здоровье и
нравственности? Конечно, вполне естественная попытка хоть как-то ограничить
буйные и опасные для общественного порядка последствия неумеренного пьянства
могла быть небесполезной. Но грамота кончается характерным и традиционным
приказом: «собрать перед прежним с прибылью». В этом приказе, как и в запрете
давать вино в долг и под залог (этот запрет неизвестно почему иногда
истолковывают как меру борьбы с пьянством), обнажается суть царской
питейно-финансовой политики.
История дает много примеров борьбы между
церковниками и откупщиками, купцами, царем и боярами, дворянами за прибыли от
продажи спиртных изделий. Чуть ли не полтора столетия враждовали и даже воевали
за право торговать спиртным, т. е. из-за питейных прибылей, монахи
Макарьевского монастыря и торговые люди богатого поволжского села Лыскова.
Успех был переменным. Но независимо от того, кому благоволила фортуна
коммерции, в конечном счете всегда страдал народ, которому только и приходилось
пить в кабаках. Дело в том, что за исключением незначительных отрезков времени
дворяне и промышленники имели право сами производить хмельное.
«При недоборах,— пишет И. Г. Прыжов,—
казна не принимала никаких оправданий — ни того, что народ пить не хочет, ни
того, что пить ему не на что... Народ переставал пить, и целовальники доносили
царю».
Народ приучался к кабаку не только
экономическим принуждением и соблазном, но и прямыми репрессиями. Спутником
кабака был так называемый правеж, т. е. порка. Непосредственными
налогоплательщиками казны были бояре, дворяне, откупщики, но в случае долга они
«могли выставлять на правеж вместо себя людей своих». Тем же уложением,
принятым в XVII в. для защиты царской водочной монополии, за корчемство, т. е.
производство домашних питей, предписывалось «у тех крестьян сечь руки и ссылать
в Сибирь». Эта жестокая мера касалась только крестьян, и потому крайне ошибочно
и вредно выдавать ее (что свойственно некоторым пишущим о пьянстве и борьбе с
ним) за средство, которым царские власти пытались якобы бороться за народную
трезвость и нравственность.
Крайне наивно изображать борцом против
пьянства и Петра Первого. Иногда об этом пишут, вспоминая, что при нем
пьяницам, попавшим в тюрьму, вешали на грудь медаль в 17 футов с надписью «За
пьянство».
Петр был верен своему классу
помещиков-эксплуататоров и еще более усовершенствовал систему выкачивания
средств у населения для укрепления казны. При нем питейные сборы были
централизованы и вверены так называемой бурмистерской палате. Спаивание народа
возрастало, что, конечно, не мешало царю из-за опасения пьяных безобразий,
приводивших к нарушению порядка, принимать меры против крайностей пьянства.
Очень жаль, что в подготовленных ЦНИИ санитарного просвещения методических
материалах о противоалкогольной работе со школьниками содержатся предложения
«остановиться на первых, очень показательных противоалкогольных мероприятиях» в
годы правления Петра.
Можно приводить массу примеров,
опровергающих мнение о якобы исконной, чуть ли не национальной и даже народной
приверженности русских к разгульному, неумеренному пьянству и показывающих, с
каким жестоким упорством насаждалась в народных массах эта отвратительная и
роковая привычка. «Я, государь, никому не норовил,— хвастливо доносил один
целовальник царю, — правил твои государевы доходы нещадно, побивал насмерть».
Напомним лишь еще об одной оригинальной
мере, которую в 1740 г. предприняли откупщики. Они в это время уже назывались
компанейщиками (или компанейцами), так как питейные сборы стали отдаваться «в
компанию охочим людям». В 1740 г. вокруг Москвы, чтобы ее жители пили только в
царевых кабаках казенную водку, был построен специальный вал, на котором
дежурили нанимаемые компанейщиками солдаты. Тех, кто пытался переходить вал,
солдаты пороли плетьми и нагайками. Этот камер-коллежский вал сохранился до сих
пор и находится теперь внутри столицы (по нему проходит кольцевая железная
дорога).
Спаивание народов Российской империи в
конце XVIII — начале XIX в. стало столь явным и безудержным, что знаменитый
историк и писатель Н. М. Карамзин, который, как известно, придерживался
реакционномонархических убеждений, писал в 1824 г: «...под вывеской орла везде
предлагают средство избавляться от денег, ума и здоровья».
Так и шло, по накатанной колее, все под
уклон да под уклон. А для казны кривая постоянно шла вверх. Особо крут взлет с
1893 по 1913 г., т. е. в период казенной продажи питей: с 260 млн. рублей
дохода почти до миллиарда.
В истории всех народов, которым
привелось в связи с началом земледелия и гончарного производства неожиданно
познакомиться с хмельным питьем, проявляется следующая закономерность.
Первоначально — в течение нескольких тысячелетий — опьянение и опьяняющие
жидкости почитаются. Потом, по мере появления классового общества возникает
специальное производство алкоголя — большее, чем нужно для обрядов. Появляется
возможность наживы на торговле вином. Становится возможным и пьянство,
нарушающее установленную регламентацию. Только тогда и начинается борьба — с
заметным опозданием, потому что употребление алкогольных жидкостей крепко
укоренилось и освятилось.
Из законодательных актов против
алкогольных эксцессов, по-видимому, наиболее древний закон китайского
императора By Вонга (1220 г. до н. э.). Итак, алкоголепотреблению 7—8 тыс. лет.
Борьба же с пьянством в два с лишним раза моложе. Притом это борьба только с
эксцессами, а не с самим опьянением.
Оно, опьянение, еще долго будет почитаться,
причем отнюдь не какими-то отсталыми невеждами. Можно привести множество
благодарственных признаний вину, прозвучавших в устах выдающихся мыслителей,
гуманистов, поэтов прошлого, которых недопустимо даже заподозрить в
сознательном одурачивании масс. Например, шотландский поэт Роберт Бернс
(1759—1796) писал в песне, знаменательно озаглавленной «Всесилье бутыли»:
Так пусть не стоят наши кружки пустыми,
Мы выпьем, наполним и снова подымем
За то, чтобы вечно забота с нуждою
Смывались бесследно живою водою!
Но наиболее примечательна принадлежащая
тому же Бернсу баллада «Джон Ячменное Зерно»:
Трех королей разгневал он,
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон Ячменное
Зерно.
Велели выкопать сохой Могилу короли.
Чтоб славный Джон, боец лихой,
Не вышел из земли.
Травой покрылся горный склон,
В ручьях воды полно,
А из земли выходит Джон Ячменное Зерно.
Все так же буен и упрям,
С пригорка в летний зной
Грозит он копьями врагам,
Качая головой...
Не пощадив его костей,
Швырнули их в костер,
А сердце мельник меж камней
Безжалостно растер.
Бушует кровь его в котле,
Под обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе,
И души веселит.
Недаром был покойный Джон При жизни
молодец,—
Отвагу подымает он
Со дна людских сердец...
Конечно, отнюдь не случайно Роберт Бернс
воспевает братство бедняков, складывавшееся вокруг демократического напитка —
пива. Он еще придает Ячменному Зерну некое бунтарское начало — за неимением
рациональных форм протеста против тяжкой доли трудового люда. Смелость во хмелю
выглядит привлекательной. Как и в русской поговорке: «Мужик напьется — с
барином дерется, проспится — свиньи боится».
Проходит время — и Джеку Лондону уже
ясно, что смелость и опьянение не в столь простых отношениях. Он пишет нечто
прямо противоположное Бернсу: «Это и есть главный пункт моего обвинительного
акта против Хмельного. Оно захватывает и губит именно этих, лучших, самых
стоящих: тех, слабость которых заключается в избытках сил, в избытке духа, в
избытке огня и отваги».
И наконец, зрелое рабочее движение
приходит к четко выраженному тезису о несовместимости борьбы за новое общество
с привычкой к употреблению алкогольных веществ. Осознание этой несовместимости,
например, в словах, приписываемых Августу Бебелю: «Пьющий рабочий не мыслит,
мыслящий рабочий не пьет», в ленинских — о том, что пролетариат не нуждается в
опьянении.
Об этом, впрочем, подробнее при
рассмотрении вопроса о становлении научной концепции борьбы с пьянством и
алкоголизмом.
Из этой же беседы важно вынести
представление об историческом зарождении и развитии вредных питейных обычаев,
привычек, о том, что их прежде всего породили экономические условия
эксплуататорских обществ, в особенности капиталистического, кровная
заинтересованность производителей алкогольных изделий в прибыли от их
реализации и налоговая политика антинародных государств. Обычаи и нравы, по
верному замечанию В. Я. Канеля, «возникли на почве тех или иных условий
общественной жизни». Он соглашается с выводами земского врача Н. В.
Фармаковского: «Деревенские эксплуататоры прекрасно осознают все выгоды,
оказываемые им вином... Ради большей пользы этих последних в деревне
установился обычай запоев... и пропоев... Главный смысл всех этих попоек
заключается в том, что одна сторона старается споить или соблазнить другую, чтобы
тем лучше ее надуть».
Почвы, на которой укоренились питейные
обычаи и нравы, в нашей стране давно нет, а вот установка пить и поить по
всяким поводам осталась и воспроизводится по инерции. В дореволюционном
крестьянском быту хозяин, организуя «помочь», и впрямь вынуждался поставить
помогающим обильную, «до свала», выпивку — иначе мог бы остаться без хлеба, без
сена, без амбара и т. д. Теперь же ничто такое человеку не грозит, но он поит.
Почему? Помните: Александр Иванович Кирпиков у В. Крупина «со стыда бы сгорел,
если бы не упоил гостей вусмерть». Это давно уже вовсе не борьба за
существование, а некое уродство общественной психологии. О питейной психологии —
наша следующая беседа.
