Что
такое «выползки» и как с ними поступали в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского. —
Одиночество с Достоевским и пьянка.— Весь-Человек.— Кулачище фельдъегеря и
зелено-вино. — Гражданственность и личные чувства.
Уж Жоржик, жилец нашего домашнего
серпентария, аккуратно выполз из своей шкуры, которая называется выползком, и
стал прямо-таки красавчиком. Новый «воротничок» желтее прежнего. Тело стало
черным и блестящим, а глаза — еще более блестящими и еще более черными, хотя,
казалось бы, что может быть чернее черного? Он лежит под лампой и греется,—
наверное, ему хорошо. А переживает ли этот новорожденный выползень свое
обновление? Этого я не знаю. Да и не обязательно мне это знать. Но я знаю,
почему ужи, как и вообще змеи, выползают из своих шкур. Потому, что шкуры не
умеют расти.
Знаю я и то, почему, вместо того чтобы
взять быка за рога, начал с события, которое только внешним образом связано с
темой. Дело тут вот в чем. Взять быка за рога, т. е. взять самую суть темы, —
это значит вступить в диалог с подростками, которые живо откликаются на
алкогольную тему в печати, задают вопросы лекторам, если он их расшевелил. А
передо мной как раз несколько десятков таких писем и вопросов, и нужно начать
диалог с аудиторией, средний возраст которой 17 лет.
Казалось бы, что особенного — диалог! А
между тем для него необходимо то же, что и для счастья, — взаимопонимание. У
меня же нет уверенности, что оно есть. Во всяком случае среди нескольких
десятков мнений нет ни одного (!), в котором было бы признание того, что
взрослые болеют пьянством подростков, что оно для нас — источник горьких
переживаний. Зато почти во всех письмах, записках — колючки обид по поводу
нравоучений и нотаций.
«Посоветуйте. Только не читая
проповедей, а именно дайте совет»,— прямо пишут две 15-летние Наташи из
Тирасполя, подписавшиеся оригинально — № 2.
Говорят, что лучший способ посоветовать
— это сделать вид, что вовсе не даешь совета. Данному мудрому правилу я и
последую, не скрывая этой хитрости от молодого читателя, для чего обращусь к
опыту собственной юности.
...Мы, троица друзей-одноклассников,
впервые выпили в 1951 г.— это было или в конце IX, или в начале X класса. Та
выпивка имела заметные отличия от теперешней. На столе была бутылка ликера,
который закусывался... солеными огурцами. Говорят, что сегодняшние юноши и девушки,
которых по части «культуры» винопития неплохо инструктируют и литература, и
искусство, и даже специальные книги по этикету, намного лучше нас разбираются в
вопросе, какая закуска к какому напитку.
Конечно, это отличие мелкое. Второе — существеннее.
«На танцы, или на вечер, на день рождения и т. д. трезвым не покажешься»,—
уверяют авторы некоторых писем. В том, что такие суждения не надуманны и не
единичны, убеждают и социологические исследования.
А вот 20-летний Н. Флусов, твердо
отказавшийся и от выпивки, и от курения, спрашивает: «Молодежь-то почему тянет
к алкоголю? Ведь не было же такого в 50 — 60-х гг.!» Николай (свое письмо он
написал из исправительно-трудовой колонии) прав. Опираясь на собственные
наблюдения тридцатилетней давности и на выводы исследователей, подтверждаю:
сейчас заразе пьянства подвержено большее количество семнадцатилетних.
Противостоять «питейной моде», действительно, трудно, если недостает
убежденности или воли. Но ведь жизнь поставляет сегодняшним 17-летним больше
горьких и полезных уроков, чем прежде. В том числе наших уроков, которые тоже
нужно учитывать. С другой стороны, нагляднее стал и пример трезвой жизни — в
связи с существованием Всесоюзного общества борьбы за трезвость, клубов трезвости.
Возникает вопрос: что окажется сильнее — затягивающее в алкогольное болото
влияние пьющего окружения или сознание печальных уроков предшественников и
сверстников, сознательное, разумное мужество и образцы жизни без алкоголя? По
мнению лаборанта НИИ и студента-вечерника С. Осташева, «большинство подростков
не в состоянии собственными силами выбраться из цепких пут алкоголя и табака».
По-иному судит Е. Захаревич из Красноярского края: «Не нужно сочинять
оправдания — на радостях, со скуки, от нечего делать, по случаю праздника.
Всегда есть, чем занять руки и ум. Вопрос в том, хотим мы этого или не хотим».
Не буду скрывать: мне очень импонирует
такая оптимистическая уверенность. Однако я убежден, что полностью искренни и
те, кто написал: «Не хотим пить, но не знаем, как бросить, как порвать с пьющей
компанией».
Современная «питейная мода» в чем-то
сродни моде одежной. Умение выпить — такой же пароль, как джинсы или кроссовки,
чтобы быть принятым своим поколением. Здесь наблюдается одна обидная
странность. Скажу о ней, хотя не уверен, что читатели-подростки согласятся с
моим доводом: юноши и девушки 15—19-летнего возраста более всего ценят в себе
самостоятельность, более всего тянутся к самоопределению, но на самом деле
более всего подчиняются стандарту. Иногда — скверному. И нелегко им такому
стандарту противостоять. Понимаем ли это мы, взрослые? Понимаем, потому что,
преступая границы отрочества, юности, отнюдь не сбрасываем с себя прежний
возраст, наподобие выползка. Здесь, скорее, уместно сравнение с годовыми
кольцами дерева: новое время нарастает на нас новыми впечатлениями, опытом,
убеждениями, привычками. А также — моральными заповедями.
И все-таки сравнение с освобождением от
выползка мне кажется подходящим для сегодняшнего разговора — только в другом
смысле. Среди моих друзей, товарищей, знакомых близкого мне возраста теперь
немало трезвенников. Некоторые бросили пить, пройдя через низость пьянства,
другие — через страх смерти от инфаркта, инсульта, цирроза... Третьи —
убедившись, что своим пристрастием или снисхождением к рюмке они способствуют
распространению традиции, крайне вредной для людей, для Родины.
Карл Маркс и Фридрих Энгельс призывали
«сбросить с себя всю старую мерзость». Жизнь показала, что к этой старой
мерзости относится и выпивка.
Эту беседу я начал с картинки — как уж
сбросил с себя выползок. Для сравнения. Но такое сравнение, как говорится,
хромает. Потому что мы в свои 17 лет... надели на себя старый выползок древнего
и вредного обычая винопития, хотя и думали, что обновляемся, вступая в
мужественную зрелость. Конечно, уж, греющийся под лампой, не ощущает и не
переживает свое обновление. Но мы, 17-летние люди, наделенные разумом,
расставаясь с прирожденной трезвостью, можем и должны осознавать, что,
становясь пьющими, стареем на многие и многие века.
Лучше, конечно, если это мужественное
осознание приходит раньше, в самом начале сознательной жизни, зрелости, как,
например, к С. Осташеву, который активно работает в общественном совете по
борьбе с пьянством при еженедельнике «Ленинградский рабочий».
Ко мне прозрение пришло, когда я работал
в молодежной газете. Обилие жизненного материала показало в самом
реалистическом свете неприглядную физиономию винопития. Этого оказалось
достаточно, чтобы принять решение: разом покончить с общественно вредной
привычкой. И провести это решение в жизнь не составило большого труда.
Мне кажется, что и в 17 лет, если знаешь
всю правду об алкоголе, вполне возможно принять такое решение. Даже самое
большое опасение: как бы не стать «белой вороной» — окажется в конце концов
опасением беспочвенным.
Оно, однако, наиболее сильный стимул,
который заставляет оставаться в пьющей компании и поддерживать обычай пития
наравне с другими. Не случайно многие молодые люди не понимают такого довода
взрослых: не нужно, мол, бояться одиночества, бывает, одиночество интересное,
живое, деятельное, более того — необходимое. В самой крайней форме несогласие с
этой точкой зрения выражают такие строки: «Вы призываете к одиночеству?! Нет!
Одиночество — это и есть одиночество— с самим собой или с Достоевским, Толстым.
Одиночество намного хуже самой грязной пьянки, намного страшнее!»
Что значит «хуже»? Что значит
«страшнее»? Юноша, автор письма, не уточняет, но явно имеет в виду силу
переживаний оказавшегося одиноким человека, остроту личного несчастья. Да,
страшным, подчас непереносимым может быть ощущение личного горя, когда тебя
оставил или оскорбил любимый человек. Бросил в тяжелую минуту друг, которого ты
почитал своим вторым «я», как говорят, «альтер эго». Посчитала чужаком, «белой
вороной», «паршивой овцой» компания верных друзей и подруг. Не случайно
отлучение от коллектива, т. е. бойкот, почиталось всегда крайне сильным
наказанием. И в наше время бойкот почитался самым тяжелым наказанием.
Исключение из школы ощущалось меньшей бедой. Так что насчет особой силы страха
одиночества в подростковом возрасте нам, взрослым, все понятно.
Но как, однако, быть с нравственной
оценкой? Нравственной нормой? Ведь «грязная пьянка» — это всегда, даже если она
обошлась без явного дебоша, все равно является преступлением против Человека в
самом себе.
Я сейчас написал слово «Человек» с
большой буквы потому, что нравственный подход — это и есть подход с позиций
Человека с большой буквы. Я знаю, что молодым людям изрядно поднадоели
разговоры (иногда — и впрямь нотации) насчет Человека с большой буквы. Они
иногда думают, что эта идея специально выдумана взрослыми как средство
нравственного давления. Вот почему я подойду к этой идее с другой стороны.
С писателем М. М. Пришвиным произошел
однажды такой незначительный случай — ему наступили на ногу в трамвае.
Наступили — и не извинились. Ну, случай, конечно, чепуховый. Так и рассудил
Михаил Михайлович, решив, что не стоит требовать извинения. Но тут его как бы
кольнуло в бок: «Стоп-стоп! Мне, Пришвину, отдавили ногу — это мелочь. Но есть
во мне другой человек, может быть, он представитель Всего-Человека, и по
отношению к нему неуважение, пренебрежение недопустимо и непростительно!»
Подумав так, писатель твердо взял невежливого соседа за плечо и категорически
потребовал: «Товарищ, извинитесь!»
Эпизод нравоучительный. Он вроде
алгебраической формулы, в которую можно вставить разные единичные случаи из
реальной жизни и «вычислять» соотношение человека и Человека (Всего-Человека).
Понятно, что наиболее применима эта формула в случаях более крупных, чем
конфликт, в котором участвовали Весь-Человек, М. М. Пришвин и неизвестный
невежливый пассажир трамвая.
Любопытные, поучительные, я бы сказал
философские, возникают ситуации, и едва ли не самыми частыми оказываются такие,
когда ты сам, Сергей или Петр, Станислав или Тенгиз, Маша или Наташа, Турсуной
или Роза, наносишь обиду или причиняешь вред Всему-Человеку, который живет в
тебе самом. Живет — в каждом. Иногда ему очень тяжело и неуютно, больно и
тесно. А вот переживать — страдать или радоваться — он не может, если за него
не переживаем мы, любой из нас.
И мы ответственны за Него. А Он за нас.
Я считаю правильным, что есть разное одиночество, что раздумье о себе, о смысле
жизни вместе с Толстым и Достоевским, наедине с ними — это только внешне
одиночество. На самом деле это большое творческое содружество. Конечно, тайна и
трудность его постигаются не сразу. И как сделать эту тайну близкой подростку,
чтобы он не считал: лучше пьянка с компанией сверстников в подъезде, чем
размышления «на пару с Достоевским»?
Однажды, будучи в командировке в
Вологде, я встретился утром с замечательным советским писателем и заметил его
воспаленные глаза.
— Что с вами?
— Пушкин умер,— ответил печально мой
собеседник.— Я проплакал всю ночь.
Да, великий поэт, умерший за сто лет до
того, как родился знаменитый советский писатель, был ему как родной. А вот
Достоевский и Толстой пока что чужие юноше, письмо которого я процитировал. И
потому, видимо, непонятно ему и то, что Толстой и Достоевский помогают найти
нам решения многих мучительных вопросов.
«Что делать с пьянством?» — этот вопрос,
кстати, так же остро волновал и Федора Михайловича Достоевского, и Льва
Николаевича Толстого. То, что сказано ими об этом социальном недуге, очевидно,
более или менее известно читателям. Вряд ли встретишь антиалкогольную книжку, в
которой не приводились бы, например, слова Достоевского о том, что вино
скотинит и зверит человека. Как и в связи с чем были сказаны эти слова? Думаю,
что это заинтересует молодых собеседников и заставит понять высказывание не как
абстрактный тезис, а как живое переживание писателя, как его сострадание своим
соотечественникам.
...Федор Михайлович вспоминает
наблюдавшуюся им в молодости сцену. Подкатила к почтовой станции свежая тройка.
На нее водрузился фельдъегерь (правительственный курьер), «хлопнувший» на
станции рюмку водки, и не успел ямщик тронуть, как фельдъегерь, здоровенный
детина с багровым лицом, крепко ударил по затылку ямщика, а тот уже — по
эстафете — хлестанул коренную. И пока тройка, все ускорявшая и ускорявшая бег,
не скрылась из глаз писателя, он видел, как вздымался над головой возницы и
опускался на его затылок выбивавший ум кулачище, а ямщик все более и более
безжалостно нахлестывал лошадей. И далее Достоевский пишет: «Эта отвратительная
картинка осталась в моих воспоминаниях на всю жизнь... Нет фельдъегеря, зато
есть «зелено-вино». Каким образом зелено-вино может походить на фельдъегеря?
Очень может — тем, что оно тоже скотинит и зверит человека, ожесточает его и
отвлекает от светлых мыслей, тупит его перед всякой доброй пропагандой. Пьяному
не до сострадания... Но главнейшее сходство зелена-вина с фельдъегерем,
бесспорно, в том, что оно так же неминуемо и так же неотвратимо стоит над
человеческой волей».
Я знаю по себе, что в молодости мудрые
мысли великих предшественников нередко воспринимаются с недоверием и даже
отталкиваются. Представляется этакий величественный, самодовольный, сытый
барин, ментор, свысока поучающий несмышленышей: вот это хорошо, а это плохо,
делай так и не делай этак.
Выводы, подобные тому, который сделал
насчет вина Достоевский, это не бесстрастные логические вычисления, а
действительно результат «сердца горестных замет». Эти выводы побуждают нас
переживать и думать. Я бы наряду с указанием на сходство вина с фельдъегерским
кулачищем обязательно отметил принципиальное отличие. Пьющий — сам себе и
фельдъегерь, и ямщик. Ведь он каждой рюмкой колотит себя по голове и нередко до
полного обалдения. Может быть, поэтому такое занятие и называется «балдеж»?
Свой взгляд на алкоголь был у Льва
Николаевича Толстого. Вынесенный из личного опыта. В частности, из заблуждений,
проб и ошибок молодости. В конце концов Толстой пришел к убеждению, что
необходима полная трезвость, и стал основателем одного из первых в России
обществ трезвости. Манифест этого общества, названный «Согласие против
пьянства», первым подписал Лев Николаевич, а всего — не менее 744 человек
(столько фамилий на листках, хранящихся в архиве писателя). Основные идеи
манифеста: никогда не пить ничего пьяного — ни водки, ни вина, ни пива, ни
хмельного меда, не угощать ими никого и убеждать всех, особенно детей, в
преимуществах трезвой жизни. Среди подписавших «Согласие» — много известных
людей, например Н. Н. Миклухо-Маклай.
Не от скуки и не для веселья, не из
подражания или подчинения пьющему большинству одурманиваются люди, считает
Толстой. Они «знают... свойство вина заглушать голос совести и сознательно
употребляют его для этой цели». Таково суровое обвинение, которое великий
писатель вынес тем, кто употребляет алкоголь. При этом он писал и про «ужасные
последствия... считающегося безвредным умеренного употребления водки, вина,
пива...». Разъясняя свое суждение, Лев Николаевич прибегал к такому сравнению:
людям кажется, что маленькая доза дурманящего вещества безвредна. Это такая же
ошибка, как считать, что часам вредно, если их ударить о камень, а вот если
положить соринку в середину механизма, то это, мол, не повредит им.
Не знаю, может быть, это и впрямь трудно
— понять нравственные воззрения наших великих предшественников как их личные,
болевые чувства, как выводы — иногда остро самокритичные — из своего опыта и
своих наблюдений. Не помню, как это было со мной в 17 лет. Может быть, так же
отскакивало как от стенки горох? Сейчас же отчетливо понимаю, что такие слова —
менее всего назидания, нравоучения, нотации. Они — исповедальные признания
современникам и потомкам.
Отказ от старой мерзости, оказывается,
непрост. Змеиные шкуры вредных обычаев не умеют расти. Сковывают они и рост
человека, если он добровольно (или по принуждению) напялил их на себя. С ними
нужно поступать, как в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского. После того как вновь
прибывшие воспитанники, снятые с поездов беспризорники, выходили из бани и
парикмахерской вымытые, постриженные и в парадных костюмах, «...на тачке
привозилась их прежняя одежда, поливалась бензином и торжественно сжигалась.
Приходили двое дежурных по двору с метлами и сметали весь пепел в ведро... Это
казалось шуткой, но на самом деле это производило потрясающее впечатление». А.
С. Макаренко называл этот метод воспитания методом взрыва. Мне кажется, что
метод взрыва годится и в самовоспитании.
Однажды мне довелось прочесть в письме
одной десятиклассницы из поволжского города Лыскова очень интересные слова о
великом русском писателе, не сказанные о нем ни одним исследователем. «Он не
знал противоречия между гражданским долгом и личным чувством,— писала 17-летняя
лысковская школьница. — Гражданственность была его личным чувством». Может
быть, литературоведы и скажут, что не так все гладко было у этого писателя на
самом деле. Может быть, они предложат другую редакцию той же идеи:
гражданственность стала его личным чувством. Нам сейчас важно согласиться в
одном: магистральное направление индивидуального развития, формула человеческого
возмужания, сбрасывания змеиных шкур старых привычек, сковывающих движения,
именно в том, чтобы гражданственность становилась личным пристрастием. Чтобы
душа болела за Всего-Человека. Притом не абстрактно, а за того Всего-Человека,
который есть в каждом — хотя бы в зачатке.
...А. Николаев из Норильска, задумавшись
о судьбах подростков, коротающих время в подъездах в компании с бутылкой,
приходит к размышлению «о возможностях человека быть Человеком», о том, что
«живой положительный пример рождает желание заглянуть в глубь себя и повести
бескомпромиссный разговор, диалог, требующий честного ответа: так ли ты жил,
как надо?» Это — подход к себе с позиции Всего-Человека. Это — шаг к вживлению
в себя гражданственности как личного чувства.
Но важно и то, что девушки и юноши «из
подъездов» тоже не чужды этого нравственного процесса. Юная Наташа из Иркутска,
чье письмо было опубликовано в журнале «Смена», тоже носит в душе, так сказать,
«занозу» гражданственности. Это видно хотя бы из такого ее признания: «Уйти я не
могу, ведь это значит бросить в беде и отвернуться от друзей». По-моему, это
небезразличие к ближайшим друзьям — росток, из которого может вырасти
беспокойство и даже забота не только о ближайших, но и о дальних, о всем своем
поколении. А может быть, и о будущих?
«Сидим мы в подъездах: курим, пьем,
сквернословим — ну, в общем, развлекаемся,— пишет 16-летняя Ира С. из
Ростова-на-Дону.— И нам это нравится... Но нам не хочется, чтобы сегодняшние
малыши в нашем возрасте (а то и раньше) вели такой образ жизни!!!» — вот
письмо-признание, все состоящее из резких противоречий. Ну разве поверит
читатель в «нам это нравится», когда прочтет «нам не хочется»? Ну а поверит ли
до конца и тому, что действительно не хочется? Я, впрочем, верю, но с одной
оговоркой: стремлению этому очень скоро может прийти конец, если долго бить
фельдъегерским кулачищем вина по своему сознанию. Расхочется! Более того, может
наступить момент, когда сама Ира (уже Ирина Петровна) поднесет стакан
10—12-летнему ребенку и не ощутит при этом к нему сострадания и не поставит в
конце честной и самокритичной фразы три восклицательных знака. Возможно такое?
Возможно!!! Я ставлю те же самые три восклицательных знака: давно занимаясь
алкогольной проблемой, слишком много я знаю таких судеб. И Наташа из Иркутска
тоже должна, думаю, учитывать: если она просто останется в компании, не помогая
товарищам в беде, то не лучше ли даже уйти, подав тем самым пример отказа от
«балдежа»?
