Наука об алкоголе

Глава пятая

МЕРА ВИНЫ И МЕРА НАКАЗАНИЯ

 Оглавление

Наркомания среди муравьев[1] не единственный пример этого явления в живом мире. Более того, с усложнением форм жизни расширяется набор способов добровольной интоксикации. Всем известно пристрастие кошек к валерьянке, а несколько лет тому назад газеты и иллюстрированные издания многих стран мира обошла фотография пьяного слона, стоящего на голове, в процессе очередного дебоша, учиненного после потребления листьев одной из пород деревьев. Перечисление возможных способов изменить психофизиологическое состояние, найденных и изобретенных Homo sapiens, заняло бы немало страниц. Исторический опыт и специальные культурологические исследования неопровержимо говорят о том, что в разные эпохи в разных культурах, как правило, существует какой-то способ наркотизации: если не алкоголь, то опиум, если не опиум, то листья кока и т. д.

Общую основу действия различных интоксикантов составляет их эффект — определенное физиологическое, психофизиологическое, психологическое состояние. Не вдаваясь в узкоспециальные тонкости понимания психофармакологического механизма действия алкоголя, укажем на общепринятую точку зрения, которая состоит в следующем. Алкоголь обладает биполярным действием. С одной стороны, он уменьшает эмоциональное напряжение, с другой — создает ощущение благополучия. Нейрофизиологической основой общего эффекта может быть либо подавление «центров тревоги, боли», либо активизация «центров удовольствия». Поскольку между этими двумя полюсами существует тесная функциональная связь, то воздействие на один полюс меняет отношение между ними и дает сразу два результата: эйфоризирует и успокаивает одновременно, так же как, нажав на одну чашу весов, мы автоматически поднимаем другую, Поднимая настроение, мы снимаем уровень тревожности, сбрасываем заботы и наоборот. Все многообразие конкретных форм проявления и действия упомянутого биполярного эффекта укладывается, в сущности, в эту метафору. Когда «весы» слишком (по субъективному ощущению) кренятся в «плохую» сторону, поднимается уровень чаша тревожности, дискомфорта и опускается чаша комфорта — человек пытается по меньшей мере восстановить привычное для него соотношение этих уровней, стремясь для этого выше поднять чашу комфорта. К сожалению, слишком часто для этого он поднимает другую чашу — с вином. Вопреки аргументам «культурпитейщиков», ему нужны не вкусовые, а эйфоризирующие свойства вина, не цвет напитка, а окраска вызываемых им эмоций. Наличие внешних по отношению к искомому эффекту свойств имеет для него значение лишь постольку, поскольку оно связано с наличными средствами в кармане.

С этой точки зрения «уважающий себя» потатор, потребляющий дорогой коньяк, и «не уважающий себя» любитель разных суррогатов ничем не отличаются друг от друга, кроме затрат и возможных последствий, которые у первого необязательно будут менее драматичными, чем у второго, так как зависят от большого количества обстоятельств (состояния здоровья, ситуации, отношения окружающих, социального статуса и многих других). Кроме того, и это особенно важно для нашей темы, первый вполне вероятно может через некоторое время — его продолжительность не имеет значения — присоединиться ко второму.

Почему это происходит или может произойти, каковы факторы, которые заставляют человека проделывать этот печальный путь? На этот вопрос в научном знании существует несколько ответов, в зависимости от того, какая наука над ним задумывается — биологическая (генетика, физиология, нейрофизиология, в значительной части-медицина и т. д.), психологическая (психология личности; социальная психология) или социальная (философия, социология).

Однако, прежде чем переходить к рассмотрению этих специальных точек зрения, остановимся на одной весьма существенной проблеме. Практически ни один человек не испытывает в течение довольно длительного времени никакого удовольствия от употребления алкоголя. Напротив, вкус, запах спиртного вызывают головокружение, рвоту, а затем головную боль, общую слабость, разбитость, как после любого отравления. На первых порах человек пьет, фактически подчиняясь социальной норме или из любопытства, поэтому только «пригубляет» рюмку, имитируя свое согласие с обычаями и ритуалами. Он должен ввести, несмотря на все сопротивление организма, определенное в каждом индивидуальном случае количество яда, прежде чем начнет испытывать какое-то удовольствие[2]. Поэтому первый знак беды — ощущение расслабленности, комфорта после приема спиртного, второй — утрата спасительного рвотного рефлекса при превышении «нормы». Они сигнализируют о приближающейся грозной опасности — зависимости от алкоголя, вначале психической, а потом и биологической. Прибегнем и здесь к метафоре.

Нормальный человеческий организм можно сравнить (строго для данного пояснения) с хорошо отлаженным природой часовым механизмом. Для того чтобы внедриться в него, алкоголь должен выбить несколько шестеренок и «вмонтироваться» на их место. Затем происходит следующее. Когда уровень этанола в крови падает, весь механизм начинает скрежетать, давать сбои: это алкоголь сигнализирует об уменьшении «горючего в баке» оккупированного им организма ощущениями дискомфорта, скуки, тоски, вялости. И человек, как правило не понимая, что с ним происходит, «заправляет бак» очередной дозой, которая на время дает ощущение комфорта. По мере прохождения алкогольного «стажа» требуется все больше спиртного для достижения прежнего результата. По наивности и невежеству человек часто воспринимает этот симптом как признак железного здоровья и не догадывается даже, что вскоре жизнь без алкоголя станет для него немыслимой и что уже не он будет поднимать рюмку, а она его — на любые жертвы ради очередной дозы.

Размышляя об особенностях внедрения алкоголя в жизнь человека, можно понять, почему часто его персонифицируют, представляют в виде живого злонамеренного существа:   «зеленого змия», «жидкого дьявола», «Джона — Ячменное зерно» и т. п.; даже кажется, что у алкоголя есть своя продуманная стратегия уничтожения человечества. Нельзя не удивляться хитроумной тактике, с какой это делается, маскировке, искусству эксплуатации свойств человеческой природы. С этими приемами мы еще познакомимся, ибо знать их крайне необходимо. В этой связи не вполне правильной представляется попытка умолчания об этих свойствах алкоголя. Психологически более разумно и обоснованно доказывать не то, что люди ошибаются в своих ощущениях комфорта, благополучия после принятия спиртного, а то, что эти ощущения помогают обворовывать их, закабалять, разрушать, лишать других, гораздо более ярких ощущений и радостей, самого смысла жизни. В противном случае, как это уже сейчас можно наблюдать, многие из тех, что уже попались в сети коварного врага, с полным основанием могут отмахнуться от любой информации о его кознях! «Да что вы все пугаете-то? И не так уж все это плохо да страшно». Психологически такой ответ понятен: как же так, в самом деле? «Мне вроде бы хорошо, я-то знаю лучше, а мне кто-то со стороны говорит, что мне плохо, неувязка получается». Именно поэтому надо рассказывать и доказывать, что «все это» — опасная иллюзия, обман, подделка, за которую придется дорого платить[3], причем непременно, обязательно. Важно подчеркнуть, что еще до возможного чрезвычайного происшествия ущерб, постоянно наносимый алкоголем, состоит в том, что без него человек лишается возможности полноценного, реального удовлетворения своих многих потребностей, а с ним — удовлетворяет их ущербно.

Вернемся теперь с учетом этого замечания к поставленному выше вопросу: почему человек пьет? Или, если обратиться к нашей метафоре, как и почему алкоголь внедряется в жизнь человека и овладевает ею.

Самым простым мог бы быть ответ генетиков: одни остаются в пределах «нормы», а другие спиваются, становятся алкоголиками в силу генетической предопределенности. Закономерность здесь та же, что и при других наследственных заболеваниях. На первый взгляд это подкупающее своей ясностью объяснение подкрепляется точно установленными фактами. Установлено, например, что от 4 до 6% людей действительно наследственно предрасположены к заболеванию алкоголизмом (Истмэн, 1984). В экспериментах над крысами (этими неизменными дублерами человека в физиологических и психологических исследованиях) удалось вывести даже популяцию крыс, на 30% состоящую из обреченных на алкоголизм. Однако, с другой стороны, исходя из банального предположения о том, что человек все-таки не крыса, некоторые исследователи решили проверить, как в данном случае решается старая проблема — «наследственность или воспитание». В серии фундаментальных эмпирических исследований была прослежена судьба детей с отягощённой  (в нашем аспекте) наследственностью (Истмэн, 1984). Было установлено, что сыновья (примерно такие же данные были получены и о девочках) алкоголиков, воспитанные своими биологическими родителями, в четыре раза чаще становятся сами алкоголиками по сравнению с детьми, взятыми на воспитание вскоре после рождения непьющими, биологически чужими родителями. Таким образом, лишь очень незначительная часть людей зависит в формировании алкоголизма от генетического фонда, но и они не обречены, наследственность не может принудить их к пьянству и алкоголизму, эту «благородную» функцию берет на себя среда. Она организует встречу предрасположенности и наркотика.

Второй класс объяснений образуют различные биохимические концепции. Их общую основу составляет представление о том, что у некоторых индивидов тяга и алкоголю объясняется энзимопатией, дефектами обмена веществ (недостаточным количеством производимых организмом ферментов — биологических катализаторов, осуществляющих превращения веществ в организме, направляющих и организующих тем самым обмен веществ). В соответствии с этими теориями алкоголь восполняет недостаток ферментов, якобы невосполнимый другими веществами. Объяснения этого рода имеют немало уязвимых мест. Во-первых, нет достоверных данных о том, что энзимопатия существовала у обследованных алкоголиков до развития биологической зависимости; во-вторых, не у всех она была обнаружена; в-третьих, не установлено, что при таком рассуждении является причиной, а что следствием. Но так же, как и в случае с генетическими гипотезами, можно достоверно утверждать, что даже если причиной биологической зависимости считать развившуюся энзимопатию, то начало этому процессу кладет та же самая «сухая», а затем вторичная алкоголизация, происходящая в определенной микросреде. Есть еще один, чисто психологический контраргумент. Попробуйте предложить человеку, желающему опохмелиться, вместо алкоголя набор витаминов или других средств, нормализующих обмен веществ. В подавляющем большинстве случаев выбор будет один — алкоголь.

Означает ли сказанное, что материальная основа психических процессов — мозг, нервная система, ее свойства не имеет отношения к прогнозу судьбы потатора? Отнюдь нет! Например, можно считать достоверным вывод о том, что патология развития мозга (черепно-мозговая травма и др.) существенно ускоряет развитие пьянства. Это особенно хорошо показано на исследованиях подросткового пьянства (Братусь, Сидоров, 1984). Однако решающее слово принадлежит иным, более высокого уровня детерминантам поведения человека, тем, которые и делают его человеком: социально-психологическим, идеологическим и мировоззренческим, социальным в самом широком смысле этого термина. В основном здесь-то и нарушается равновесие чаш горя и радости, и восстановлено это равновесие тоже может быть именно в этой сфере, но диалектика человеческого существования, обусловленная способностью жить в разных «измерениях» — объективном, воображаемом, символическом, такова, что стрелку весов можно перевести разными способами. Эту способность и эксплуатирует алкоголь. Этот аспект проблемы выводит нас в круг психологических и социально-психологических объяснений.

Психологи, так же как и представители других наук, изучая пьянство, не могли избежать соблазна найти простое и одновременно универсальное объяснение всему многообразию форм этого явления. Поскольку в течение длительного времени злоупотребление алкоголем вменялось главным образом в вину личности, то и объяснялось оно ее свойствами и чертами, преимущественно морально-психологического толка — распущенностью, слабоволием, низким уровнем нравственного развития и т. п. Потребовались десятилетия для того, чтобы прийти к выводу о бесперспективности поисков не только какой-либо одной черты, но даже и типа личности или некоего «алкогольного синдрома», набора черт, образующих профиль («портрет») потенциального алкоголика или пьяницы (Истмэн, 1984). В настоящее время психологические исследования личности идут по пути исследования характерологических особенностей, которые в разном сочетании могут обусловливать предрасположенность к алкоголизму и пьянству. К таким особенностям в основном относят ныне следующие: низкую стрессоустойчивость, что ведет к непереносимости конфликтов, ожидания, боли, сниженной способности к адаптации; напряженность, высокий уровень тревоги, лежащие в основе заниженной самооценки, комплекса неполноценности, потребности в получении немедленного удовольствия, затруднений в установлении эмоционального контакта; отсутствие социально-позитивных установок, незаинтересованность в труде, неумение организовывать свой досуг; поверхностное усвоение морально-этических норм и правил, подражание негативным примерам, раннее криминальное поведение. Как нетрудно заметить, значительная часть из перечисленных особенностей связана гораздо больше с влиянием социальной среды, чем с психофизиологическим фоном.

Отдельные концепции иногда строятся на одной из перечисленных характеристик. Так, согласно теории американского психолога Макклеллэнда (Макклеллэнд и соавторы, 1972), алкоголиками становятся чаще мужчины с потребностью властвовать над другими людьми. Не имея возможности удовлетворить эту потребность в реальной жизни, они стремятся обрести с помощью алкоголя иллюзорное ощущение всемогущества над окружающим миром. Критика не замедлила указать на слабые места этой концепции. Она, по их мнению, не отвечает на следующие важные вопросы: является ли эта потребность сугубо мужской и присуща ли она всем мужчинам; что является причиной этой потребности; почему индивид прибегает именно к алкоголю, а не стремится к реализации потребности в действительной жизни?

Сомнению подвергается и другая монофакторная концепция — снижения напряжения. Оказалось, что она подтверждается преимущественно на животных, что же касается человека, то выяснилось, что это снижение фиксируется лишь в субъективном мире. Когда же и это субъективное ощущение, о котором обычно сообщали испытуемые, было подвергнуто исследованию в строго контролируемых условиях, то в первые пять дней из 24 испытуемые переживали некоторое снижение, но затем на протяжении 19 дней, напротив, усиление напряженности (Мендельсон и соавторы, 1964). Тем не менее, в обеих стадиях испытуемые продолжали пить. Почему — вопрос остается открытым.

Этот же вопрос является камнем преткновения и для другого довольно мощного, поведенческого направления, теоретической основой которого является концепция (использующая некоторые положения условно-рефлекторной теории И. П. Павлова) подкрепления. Согласно этой концепции, потребление алкоголя превращается в привычку, поскольку, первоначально по крайней мере, последствия потребления имеют позитивный характер. Спрашивается, почему эта привычка продолжает сохраняться и потом, в развернутой стадии уже заболевания, когда столь очевидны крайние негативные последствия потребления? Обычно это объясняют сформировавшейся биологической, физиологической зависимостью, имеющей столь же принудительный характер, как потребность в воде, пище и т. п. Но тогда возникает другой, не менее трудный вопрос: чем можно объяснить довольно многочисленные факты прекращения потребления, причем не вследствие угрозы смерти от какого-либо развившегося соматического заболевания (язва желудка, цирроз печени, инфаркт), а в результате психологической травмы или конверсии — резкой смены ведущих ценностей? Ведь в этом случае биохимия организма остается (по крайней мере, еще длительное время) прежней, а потребность, «тяга» исчезает. Следовательно, объяснение необходимо искать на еще более высоких уровнях детерминации. Таким, первым по отношению к общей психологии уровнем выступает социально-психологический уровень объяснения. Его суть применительно к нашей теме настолько ясно была изложена и настолько соответствует логике дальнейшего рассуждения в тезисах одного из участников IV Всероссийского съезда невропатологов и психиатров, что это обязывает к пространному цитированию. «У каждого человека,— говорит И. С. Павлов,— есть определенное мнение о самом себе, мысли и чувства о своей сущности, потребностях, стремлениях, чаяниях, т. е. определенная концепция самого себя, концепция своего „Я". С этой точки зрения анализ показывает, что если человек начинает реализовывать свою концепцию „Я", свои чаяния, стремления, жизненные потребности уже не только в состоянии трезвости, но и в состоянии опьянения, то этот человек в большинстве случаев рано или поздно начинает злоупотреблять алкоголем. Состояние опьянения становится все более и более желанным, реализация своей концепции „Я" смещается в состояние опьянения. Такой человек в состоянии опьянения почти полностью начинает удовлетворять смысл своей жизни. Наблюдения показывают обусловленность в этом того факта, что влияние администрации, родных и близких часто не имеет успеха. Ведь в таких случаях смысл его жизни, его концепция „Я", которые соответствуют общечеловеческим понятиям (чувство собственного достоинства, гордости, самолюбия, личностной значимости), реализуются (хотя и субъективно, в представлении. — Я. Ш.). Такой человек продолжает жить сообразно концепции „Я", своей сущности, образованной еще до начала злоупотребления алкоголем, но лишь с той особенностью, что она реализуется в состоянии опьянения. В этом состоянии опьянения удовлетворяются все личностные ценностные потребности, чувство собственного достоинства и нет личностного кризиса, кризиса личности в субъективном понимании больного. Это подтверждается еще и тем фактом, что злоупотребляющие алкоголем, больные хроническим алкоголизмом в психологических тестах, в беседах переоценивают себя, свои возможности, свое реальное положение в семье, в обществе...» (Павлов, 1980).

Подобное мироощущение характерно для так называемых «простодушных», в целом до поры до времени довольных собой пьяниц, которые в последние 15 лет составляют около двух третей хронических алкоголиков. Вот как их описывает опытный клиницист. Им присущи практическая смекалка, у них часто «золотые» руки. Им свойственны слабоволие, внушаемость, упрямство, грубоватость, раздражительность с быстрой отходчивостью, флегматичное добросердечие, покладистость, не многословие, угрюмость. Их внерабочее время занято либо бездельем, либо игрой в домино или карты с приятелями, заканчивающейся обычно выпивкой. Алкоголь, считают они, действует успокаивающе после служебных и семейных конфликтов, но чаще пьют от скуки (Бурно, 1982).

Переключаясь с помощью спиртного в иной психологический «регистр», иную систему субъективных отношений — с самим собой и специфической микросредой, образуемой людьми со сходной системой ценностей, в которой алкоголь выполняет одновременно ритуальную, цементирующую функцию и функцию эмоционального радикала, такой человек попадает в субъективно приемлемую социальную нишу. Выбить из нее может либо серьезный внутриличностный конфликт, либо конфликт с более широким социальным окружением — трудовым коллективом, родственниками, семьей, которые, с одной стороны, ясно видят и на себе чувствуют последствия развивающегося недуга, а с другой же — не могут понять, почему потатор так упорно цепляется за свой образ жизни, который, по их мнению, не только отвратителен и вреден, но и скучен, однообразен и уныл. Столкновение различных систем ценностей, различных социальных установок, через призму которых конфликтующие стороны смотрят на мир и друг на друга, рано или поздно приводит к санкциям, применяемым обеими сторонами. Со стороны пьяницы функцию такой санкции выполняет само его пьянство, если оно продолжается. Со стороны нормального окружения набор санкций гораздо более разнообразен: в семье — от скандалов до развода, на производстве — от неоднократных воспитательных, убеждающих мер до увольнения. Параллельно этой эволюции изменяются и функции алкоголя в межличностных отношениях: от функции «социальной смазки» до «амортизатора конфликтов» и наконец «нравственной анестезии». Рассмотрев их последовательно, мы тем самым предложим социально-психологическое объяснение той же проблемы.

В предыдущих главах уже была затронута проблема функциональности алкоголя в человеческом взаимодействии, общении людей. Результаты многочисленных исследований говорят о том, что для современных развитых стран общение отличается от предыдущих эпох: 1) резким увеличением числа, частоты контактов; 2) сокращением продолжительности как разовых встреч, так и постоянства связей между людьми; 3) очевидно, как следствие первого и второго обстоятельств, их внутреннее обмельчание, своеобразное духовное «обмеление» и одновременно формализация, стандартизация, стереотипизация; 4) усиление конфликтности; 5) размывание нравственных ценностей и норм, регулирующих поведение участников общения. Все это превращает процесс общения в мучительное порой занятие. Однако человек, будучи социальным существом, готов идти на любые ухищрения, лишь бы удовлетворить свою потребность в сопереживании, самовыражении, признании других (таких же обделенных) людей. К ней и подстраивается алкоголь благодаря его психофармакологическим свойствам. Среди них в социально-психологическом плане главное — трансформировать восприятие действительности, ее оценку, но не просто, а в желаемом направлении, искажать, но в приятную сторону, так же как это делает льстец, придворный живописец или историк. Естественно, заказчик такой картины должен за свои деньги видеть себя в ней красивым, умным, добрым, сильным, авторитетным и т. п. человеком. Алкоголь, таким образом, изменяет в лучшую сторону самооценку, субъективное «Я». Я-концепция может быть приукрашена также: завышением, улучшением отраженного «Я» (мне кажется, что меня любят, уважают, ценят); завышением реально достигнутых успехов в объективной действительности, их значимости (субъективное искажение объективного «Я»); укреплением уверенности в достижимости поставленных целей («воздушные замки»), реальности идеального «Я». Одновременно совершается и другая операция: занижение оценки других людей (особенно если они против субъективной самооценки потатора); их дискредитация («да что они все понимают!»), очернение, поиск предлогов и аргументов, помогающих видеть их в искомой картине маленькими, менее значительными и т.п. Разумеется, пропорция этих двух процессов — игра на повышение своих акций и на понижение акций других — в каждом индивидуальном случае может быть различной, но она всегда есть, иначе алкоголь стал бы ненужным товаром на ярмарке человеческого тщеславия.

Все это достигается в результате снижения способности критически мыслить и чревато не только существенным разрывом между желаемым и действительным, что обычно ведет в конечном итоге к тяжелейшим разочарованиям, конфликту с внешним миром. Снижение самокритичности несет в себе еще одну опасность, на этот раз для внутреннего мира личности,— увеличение так называемой атрибутивной ошибки. Ее суть состоит в том, что обычно вполне нормальные люди склонны свои успехи объяснять (приписывать их причины, от лат. attribuire — наделять свойствами) своими внутренними достоинствами, а неудачи внешними обстоятельствами (не повезло, так сложилась жизнь). Напротив, чужие успехи мы склонны объяснять внешними обстоятельствами (ему повезло, у него «рука»), а неудачи — внутренними характеристиками личности неудачника (размазня, дурак и т. п.). Частое употребление алкоголя, гипертрофируя атрибутивную ошибку, помогает возлагать вину на кого угодно, кроме самого себя, создает почву для часто искаженного восприятия окружающего мира и других людей как явно несправедливых по отношению к потатору, заставляет остро жалеть себя и завидовать другим, т. е. культивировать в себе такие комплексы, которые ведут к серьезному внутреннему конфликту. Однако все это у нашего потатора еще впереди, а пока подобная объяснительная схема позволяет оправдать свои неудачи и занизить чужие успехи, считать и те и другие временным явлением.

Оспаривать факт иллюзорной, кажущейся оптимизации общения (пусть даже субъективно воспринимаемой) с помощью алкоголя бессмысленно. Создавая единообразный эмоциональный фон и включая перечисленные выше механизмы, алкоголь позволяет легче вступить в контакт.

Алкоголь, таким образом, действительно «смазывает» ход механизма общения. Но, для того чтобы убедиться в иллюзорности воспринимаемых достоинств алкогольного общения, достаточно понаблюдать его трезвыми глазами. Тем не менее было проделано немало исследований, с тем чтобы достоверно и в контролируемых условиях выяснить его действительные особенности. Приведем в качестве примера результаты одного из таких исследований, выполненных финским психологом Р. Линдманом. Большинство людей утверждают, что, выпив, они себя чувствуют более комфортно и раскованно, для чего якобы и выпивают. Объективными показателями такого состояния могут служить следующие: 1) человек проговаривает больше слов в единицу времени; 2) имеет больше идей, которые хочет выразить; 3) громче говорит. Позволив испытуемым потреблять спиртные напитки в течение 5 часов по своему усмотрению, экспериментаторы записывали их поведение на видеомагнитофон во время посещения дискотеки.

Несмотря на то что видеозапись свидетельствовала о явном воодушевлении испытуемых, скорость речи существенно не изменилась по мере нарастания содержания алкоголя в крови; напротив, с течением времени развивались депрессивные эффекты и усталость, а около полуночи средняя скорость речи заметно падала. В худшую сторону изменился и другой показатель — нарушение очередности высказываний, или, попросту говоря, перебивание говорящего. Оно допустимо в любом интересном разговоре, но в состоянии опьянения этот показатель уже через 2,5 часа после начала эксперимента увеличился почти в три раза. Иными словами, каждый участник стремился больше высказаться, чем выслушать собеседника. Каждый по себе знает, насколько это «украшает» общение. Что касается громкости, то она действительно выросла, но, как справедливо это изменение объясняют экспериментаторы, не столько из-за воодушевления или непринужденности, сколько потому, что каждый стремился вступить в разговор «вне очереди» и использовал громкость голоса для достижения доминантности в разговоре (Линдман, 1986).