Наука об алкоголе

Беседа седьмая. Питейная психология: обманы и самообманы

Оглавление

Что у пьяного на языке?—Лицемерные «питухи» — они же искренние противники пьянства.— Как избавиться от застенчивости? — Репортаж из бистро «Антракт». — Воля — средство самосовершенствования.

В романе Евг. Евтушенко «Ягодные места» есть такая беседа владельца винодельческого завода с К. Э. Циолковским.

«...Вы простите меня, Эдуардыч, но зачем вы себя христосиком изображаете? Не курите, не пьете... Лучше всех быть хотите? Русская пословица гласит: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Если люди пить не будут, они свою единственную искренность потеряют...

— А я что — разве не искренний? — взглянул на него исподлобья Циолковский.

Семирадов подумал, вздохнул:

— Знаете, Эдуардыч, сначала мне казалось, что вы, извиняюсь, врете. Уж больно необыкновенно, чтобы люди так на самом деле думали. А потом... понял — не врете. Вы искренний... Но так ведь не все могут. Кишка тонка...»

В последнем своем суждении оппонент Циолковского прав. Действительно, не все могут противостоять распространенным, принятым большинством привычкам, обычаям. Об этой деспотии обычного мы уже говорили немало, касаясь при этом и психологии носителей и исполнителей обычаев, психологии привлекательности питейных обрядов, их изображения. Психология так или иначе участвует и в оформлении каждого индивидуального питейного действия — ведь человек как-то относится к своим поступкам, что-то переживает при этом. Психология вплетена и в каждый питейный обычай. Наконец, психика, сознание пьющего испытывают воздействие острых и хронических отравлений алкоголем, потому что спирт прежде всего действует на мозг. А потому становится возможным и искажение нравственных представлений в сознании человека и совершение безнравственных поступков при их неверной самооценке.

Мы уже сталкивались выше с такими сложными нравственно-психологическими явлениями, как стыд (у героя повести В. Крупина «Живая вода»), самооправдание и оправдание (реабилитация) выпивки, самовнушение, наконец, как «искренность» пьяного в сравнении с «неискренностью» трезвого, согласно рассуждению персонажа романа «Ягодные места».

Пожалуй, об искренности и следует поговорить особо, потому что здесь мы имеем дело с огромным количеством предрассудков той самой «житейской мудрости», ограниченность которой отметил А. С. Макаренко и которой необходимо стеречься, чтобы уметь заглянуть в глубь предмета. Нам придется оспорить и общепринятое истолкование афоризма «истина в вине», и распространенные поговорки разных народов: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», «Вино полижу — правду выложу», «Вино делает человека прозрачным».

Достаточно вспомнить детское игрушечное застолье, самим условием которого является притворство, подражание такому взрослому поведению, которое полностью противоречит сути внутреннего мира ребенка. Из такого притворства и вырастает будущее питейное ханжество.

Я понимаю, что читатель может обидеться за детей, увидев примененное к оценке их поведения такое понятие, как ханжество. Но от этого понятия нам никуда не уйти, да и вспоминали мы его только в связи с тем, что ханжами называет непьющих пьющее большинство, защищая винопитие как якобы естественное, искреннее побуждение человека.

Конечно, когда оценивается поведение детей, то ханжество в нем еще, как правило, неявное: дети подражают взрослым, доверяя им и искренне полагая, что вино вкусно, приятно. А вот что касается подростков, то они уже неискренни, они уже рисуются, демонстрируя, что пьют со смаком. Они обманывают друг друга, а часто и себя, чтобы выглядеть взрослыми и — избави бог! — не показаться... ханжами — противниками вина. Прошу читателей вспомнить данные анонимного опроса старшеклассников, проведенного Б. М. и М. Б. Левиными (о нем рассказывалось в нашей второй беседе). Менее 5% мальчиков и менее 2% девочек считают вино вкусным. Каждый, кто вспомнит свое первое знакомство с ним, поймет, что такой социологический вывод соответствует истине. Поверит, что в анонимном опросе, втайне от своих сверстников, подростки искренни. А когда пьют в компании и практически все без исключения похваливают содержащую алкоголь жидкость, неискренни. Здесь они явно лицемерят, ханжат, подстраиваясь под распространенный предрассудок, играя престижную роль умелого «питуха».

Однако постоянно испытывать такой разлад между самоощущениями и исполняемой ролью знающего толк в винах гурмана нелегко. Вот тут-то и выступает на сцену самозащитная функция психики — самовнушение. И поют подростки под гитару насквозь лживую песню полусамодеятельного ВИА:

И я пью — мне нравится вкус вина.

Я курю — мне нравится дым.

Явный обман и самообман, правильнее сказать — сначала самообман, чтобы это фальшивое, извращенное приобщение к взрослости было бы не столь отвратительным физиологически.

Алкоголь не случайно оценивается вкусовыми рецепторами как неприятный, невкусный. Но ребенок, подросток доверяет не своим физиологическим реакциям на горечь пива, жгучесть алкоголя, а престижным образцам взрослого поведения. Один из парадоксов — бессознательная физиология «умнее» психики. Прав Б. М. Левин: «Молодые люди осуждают пьянство вполне искренне, ничуть не лицемеря...» Но интуитивная неприязнь к алкоголю, как правильно отмечают исследователи, намного слабее влияния взрослой питейной культуры. А отсюда и нужда в лицемерном самовнушении: «пить приятно». Отсюда и известный психологам факт переноса на инакомыслящих и инакопоступающих собственного порока — «лицемером», «ханжой» клеймится сторонник трезвости, чье отношение к выпивке как раз искренне, как раз нелицемерно и нелицеприятно.

Интересно, что даже сама реакция на выпитый алкоголь не является просто физиологической. Исследователи давно замечали, что у выпившего может отсутствовать эйфорический эффект, если он не знал, что им принят именно алкоголь. И напротив, думая, что выпил вина, человек... пьянеет, в результате чего даже без приема алкоголя наступает так называемый пьяный кураж. Эти факты говорят о вредном влиянии шаблонов питейного поведения, даже независимо от алкогольного отравления (оно, разумеется, происходит всегда). Философ А. В. Корнеев считает, что у подростков внешне нетрезвое поведение наступает даже до действия алкоголя или же характеризуется отклонениями, далеко не соответствующими принятой дозе. Это же явление применительно ко взрослым отразил в романе «Три товарища» Э. М. Ремарк, судя по всему, разбирающийся в психологии винопития. Друзья героини романа, которой из-за болезни нельзя пить спиртного, готовят ей безалкогольный коктейль, но, чтобы не обидеть ее и не вызвать у нее, привыкшей пить, «комплекс неполноценности», скрывают обман. Героиня не замечает этого и чувствует среди пьющих состояние привычной алкогольной эйфории.

Психологически объяснима и свойственная многим подросткам тенденция присочинять свои питейные успехи (как и успехи в иных сферах). Прав А. В. Корнеев, говоря: «Когда в компании ровесников один из них рассказывает об участии в выпивке, то другие воспринимают это как причастность к таинству, к которому допущены только взрослые, и престиж рассказчика резко повышается». Престиж — великая сила в отроческом возрасте: он и поднимает, когда воплощает высоконравственную норму, и бросает вниз, когда на нем паразитирует уродство.

Когда, встретясь после летних каникул, один десятиклассник на вопрос другого о том, как прошло лето, отвечает: «Знаешь, все время пил», то он, скорее всего, врет, набивая себе цену, но «красиво» врет, по мнению собеседника и собственному. И такая бравада далеко не безобидна. Раз-другой наврал, а потом ведь нужно подтверждать «враку». Да и состязание в сомнительной взрослости — немаловажный стимул эскалации подросткового и юношеского пьянства.

Мы видим, что выпивка представляет с субъективнопсихологической точки зрения явную позитивную ценность, потому что позволяет подыматься в общественном мнении группы, если в этой группе культивируются питейные обычаи. Положительными представляются качества выпивки и тогда, когда, по мнению подростков, она помогает преодолеть нерешительность, застенчивость, стыдливость.

Общеизвестно, что находчивость и даже развязность выигрывают в глазах подростков в сравнении с замкнутостью и застенчивостью. На одной дискуссии в Доме культуры издательства «Правда» известный психолог прямо объяснил этим притягательность и значимость алкоголя для человека, не уточнив, впрочем, к чему приводит алкогольное преодоление застенчивости, допустим на танцплощадке. Можно предполагать, что алкоголь помогает в этих случаях не только потому, что таково его физиологическое воздействие на контрольные функции мозга, но еще и потому, что именно такого растормаживания, такой развязности ждет от стопки или рюмки пьющий. Они для него что-то вроде законной индульгенции.

Стыд между тем отнюдь не плохое качество, он сторож, который поставлен внутри нас общественной нравственностью. Но и здесь свою роль провокатора играет алкоголь. Известна притча о том, как некий юноша попросил у древнего философа рецепт избавления от застенчивости. «Пей вино, якшайся с повесами — и от твоей стыдливости не останется и следа»,— не задумываясь ответил мудрец. Такой ответ, разумеется, точен применительно к данному вопросу, но и вопрос-то стоило бы перезадать более правильно: как избавиться от застенчивости, не преступая при этом установленных нравственных норм стыдного и запретного? Показательно, например, что даже упившийся до сумеречного состояния не станет раздеваться на людях, настолько глубоко в его психике — именно глубоко, т. е. в глубинных, а не в верхних, легко смываемых алкоголем слоях сознания, — сидит представление, что быть голым стыдно. А пьяным быть не стыдно! Общественное мнение это допускает. О таком сдвиге в общественном мнении заботятся и сами пьющие.

Когда у каждого из 50 молодых людей, попавших в медвытрезвитель, спросили, считает ли он пьянство общественно постыдным, две трети ответили: «Не считаю». Это, конечно, скорее всего маскировка для самооправдания и создания себе, так сказать, психологического комфорта. Эта тенденция очень точно отмечена в некоторых художественных произведениях последних лет. Вот пример:

— Мы ведь, мать, за тебя,— объясняет сын Илья старухе Анне свое намерение выпить («Последний срок» В. Распутина).

— Да пейте хошь за нечистую силу,— возражает старая женщина и не в бровь, а в глаз уточняет: — Ей это боле поглянется.

В другом месте повести старуха Анна ведет такую беседу со своей подругой Миронихой:

— Теперича мало кто сухой живет.

— Мало, мало... В ранешное время рази так было?.. Помнишь, Данила-мельник пил, дак его за человека не считали. Ну, пьянчужка, и все... А тепери один Голубев на всю деревню не пьет, дак теперечи его за человека не считают, что он не пьет, смешки над им строют.

Этим старым женщинам, а вместе с ними и Валентину Распутину не откажешь в наблюдательности. Своеобразная переоценка ценностей произошла за несколько последних десятилетий — словно бы подозрительной, а вернее — непристижной, стала трезвость в глазах некоторой части людей.

Вздорное, прямо-таки кощунственное оправдание выпивки— «За тебя, мать!» (напомню, что дети приехали к старухе Анне проститься перед смертью, которую та предчувствует), как и насмешки односельчан над трезвенником Голубевым,— явление одного порядка и одного назначения. Они субъективно-психологически обеспечивают законность употребления алкогольных жидкостей, хотя, безусловно, сын Илья ощущает неуместность своего разгульного поведения в создавшейся предтрагической ситуации. Да и пьющие мужики села,— может быть, втайне от самих себя — понимают, что упомянутый Голубев в каком-то отношении превосходит их, вот и стараются унизить его с помощью насмешек.

Впрочем, герои повести Распутина — это люди, уже зависимые от алкоголя, настрой на выпивку занимает едва ли не доминирующее место в их психике, и, будь они самокритичнее по отношению к собственному сознанию, они бы не лгали: «За тебя, мать!», а честно признались: понимаем, что неуместно, но уж очень хочется выпить.

Такую самокритичность и проницательность демонстрирует Джек Лондон в своих воспоминаниях. «Теперь я постоянно искал предлога выпить,— пишет он.— Предлогом могло служить что угодно: милая компания, легкое раздражение... гибель любимого коня... приятные вести из редакции... На ловца и зверь бежит: повод находился всегда. Властное желание выпить определяло все. Так после двух десятков лет игры в прятки с Джоном Ячменное Зерно, когда я бегал от него, а если пил, то нехотя, я стал ощущать к нему влечение...

Отдыхая на палубе с книгой или беседуя с людьми, я заметил, что, какое бы место на земном шаре ни назвали, в моем мозгу мгновенно возникала ассоциация: выпивка и компания. Вот на странице книги я вижу слово «Венеция» и тотчас вспоминаю столики в кафе на тротуарах. «Битва при Сантьяго»,— говорит кто-то, и я отзываюсь: «Да, я бывал на месте битвы». Но перед мысленным взором встает не Кетл-Хилл, не Дерево Мира, а только кафе «Венера» на площади Сантьяго... Или вот я читаю: «Восточная сторона Лондона» — и перед глазами ярко освещенный трактир. «Две кружки пива! Три виски!» Латинский квартал. Я в студенческом кабачке, вижу веселые лица, слышу смех. Мы пьем холодный абсент, темпераментные французы шумят, спорят о боге... Итак, я все думал над этой проблемой. Поднимем бокалы! Магическая фраза. Привычка пить укоренилась в моем сознании...»

Оправдание винопития подчас превращается в своего рода «подведение под бутылку идейной базы», как писал в журнал «Молодой коммунист» студент Волгоградского педагогического института А. Пупков. Не эта ли операция лежит в основе анекдотов о русском «питухе», который побивает в бражничестве всех соперников с других континентов. Неужели для некоторых наших соотечественников русское достоинство, советское первородство без этого питейного бахвальства выглядят не вполне убедительными? Почему не срабатывает идейно-нравственный фильтр?

Почему этот «фольклор» пользуется успехом в иных отроческих компаниях?

Может быть, потому, что образцы такого «патриотизма» (жаль употреблять такое слово, но тема требует строгости и прямоты) демонстрируют иные писатели, журналисты, так сказать, инженеры человеческих душ. Например, В. Катин, автор письма из Франции, опубликованного в «Огоньке» в 1978 г. Письмо — своего рода репортаж из бистро под названием «Антракт». Сначала наш корреспондент очаровывает хозяина этого питейного заведения тем, что заказывает яблочную водку (кальвадос). Затем приводит его в восхищение, произнося «название нашего национального напитка» и гордо отметив, что «во все... времена года наш национальный наниток остается» напитком высочайших достоинств. Диалог завершается мыслью о том, «что это говорит о хорошей черте русского характера — о постоянстве». К несчастью, подобные перлы не такая уж редкость.

Думаю, что в данном случае, как и в аналогичных, рассмотренных в беседе о факторах приобщения молодежи к спиртным изделиям, мы имеем дело отнюдь не с сознательным кощунством, а именно с психологической аномалией — сломом идейно-художественного фильтра под воздействием питейной доминанты, которая начинает своевольничать как в сознании сочинителей упомянутых анекдотов, так и в творческих лабораториях иных профессиональных литераторов. Именно поэтому я счел возможным поговорить об этом неприятном явлении в разделе о питейной психологии.

Следующий этап алкогольной эскалации личности — постепенное превращение мечты о выпивке из доминирующего в единственный мотив, стимул поведения.

Пьющий преследует прежде всего цели опьянения, хотя, как правило, думает или для самооправдания убеждает себя, что пьет за дружбу, встречу, ради другого выдуманного внешнего повода. Главная же — наркотическая — причина может оставаться в тени. То, что это так, что внешние поводы — это обман или самообман, доказывает, например, то, что другой символ языческого братания — хлебопреломление (оно осталось только в религиозной обрядности) — оказался забыт. Ложность, мнимость мотивов для выпивок доказана и наркологией, и психологией, и социологией.

Видный советский философ — я сознательно цитирую философа, а не медика — А. Г. Спиркин отмечает «снятие или снижение верхних слоев в структуре личности... при отравлении мозга алкоголем». Так что напрасно думать, что язык пьяного может что-то сказать об уме трезвого: ум-то как раз и снят, или смыт, алкоголем, как предпочитают говорить некоторые авторы. Не правда на языке у пьяного, а ложь. А потому и искренность его более чем странная: искренность, не содержащая правды, неправдивая искренность.

Приводя известные экспериментальные данные о том, что 20—40 г спирта убивают в коре мозга до 100 тыс. клеток, философ и писатель Ю. Б. Рюриков сказал: «Глоток алкоголя оставляет после себя кладбище именно там, где находится центр управления человеческой личностью, так сказать, душой».

Снижение верхних структур — это общее явление, и разница между острым отравлением и хроническим, между началом алкоголизации человека и ее последующими стадиями — только в силе и длительности такого снижения. По определению главного редактора болгарской газеты «Трезвость» Христо Тотева, постоянно пьющий человек — это «индивид, чье сознание снижено, воля ослаблена, чувства потускнели, характер сломан».

Это правильный вывод. Он оспаривает мнение некоторых наркологов о том, что желающий выпить, любитель выпивки, даже алкоголик, якобы обладает большой волей, которую-де проявляет в том, что подчас демонстрирует немалую выдумку, сноровку и недюжинную последовательность в добыче источника очередного отравления. Думается, для описания алкогольной наркомании, мании вообще такое понятие, как воля, неприложимо, ибо воля состоит как раз в том, чтобы подчинить, вопреки внешним препятствиям и собственным слабостям, свои поступки осознанной и общественно значимой или одобренной обществом цели. Преодолеть соблазн.

Воля — инструмент совершенствования человека.