Наука об алкоголе

КЛУБ СТОРОННИКОВ ТРЕЗВОСТИ

Оглавление

Я не раз встречался с аббревиатурой КЛУС (KLUS), что означает «Клуб сторонников трезвости», или — в словацком варианте— «Клуб сторонников воздержания». Много лет назад это слово впервые ввел в обиход чешский психиатр Ярослав Скала, создав такой клуб при пражской клинике «Аполлинарий».

Я читал об организуемых КЛУС заседаниях и дискуссиях с привлечением бывших пациентов, тех, кто лечится, а также лиц, воздерживающихся от алкоголя на протяжении нескольких лет. Но мне ни разу не приходилось участвовать в таком заседании.

В отличие от Жизки, которая легко отмахивается от подобных начинаний, я их приветствую. Проблему алкоголизма Жизка бы решила по-своему и решительно.Она поместила бы на год пьяниц в исправительные заведения, где бы они трудились в условиях строгих запретов. Через год она бы их выпустила. На испытание. Но при первом же рецидиве снова упрятала бы туда. На сей раз на два года.

Жизка неподражаема. Но ее оригинальность проистекает лишь из необузданной фантазии. А результат такой оригинальности? Нельзя сказать, что ее вариант уж совсем неразумен, он, несомненно, имеет ценность чисто теоретического характера.

Что же касается взгляда на КЛУС как на трибуну алкоголиков, здесь я в чем-то согласен с Жизкой. Я с недоверием отношусь к предприятиям подобного рода. Мне трудно представить себе, как могут найти общий язык люди разных профессий, интересов, темпераментов и характеров, хотя их всех и связывает грех алкоголизма — изжитый или изживаемый. Несмотря на это, я с нетерпением жду рабочего заседания КЛУС, который уже семь лет действует в городе с тридцатипятитысячным населением. На его регулярно проводимые (два раза в месяц) собрания приходят заинтересованные лица со всего района.

О собрании я знал заранее.

За полчаса до начала я остановился в фойе заводского клуба перед черной доской, разделенной мелом на квадраты, и в одном из них нашел объявление о времени и месте проведения собрания. Оно должно было состояться в помещении клубного театра.

В таком театре я еще не был.

Мне сказали, что там не курят, поэтому я поднялся этажом выше, в кафе, что-то заказал для видимости и закурил.

В зал пришел точно в назначенное время.

Столы были составлены в виде буквы «Т». За столом, находящимся в центре перекладины, сидела медсестра. Около нее — пожилой мужчина в темном костюме. Наверняка председатель. Третий столик пустовал.

За длинным рядом столов сидело несколько мужчин. Двое — спиной к окнам, так что я видел их в лицо. Остальные — спиной ко мне. Они дружно обернулись когда я, прикрыв за собой дверь, немного замешкался.

Сестра жестом указала мне на мое место.

Столы были гладкими, не покрытыми скатертями. Мне внимание привлекла находящаяся справа от сестры бутылочка с таблетками и рядом с ней небольшая мисочка.

Перед сестрой лежал блокнот и ручка, перед председателем, как и перед остальными, не было ничего. Сестра объявила заседание открытым.

В паузах между словами явственно доносился шум улицы. Потом окна закрыли, и стало душно, как в парилке. Лица присутствующих словно окаменели. Руки были неподвижны. Они покоились на коленях или на Синей пластиковой крышке стола. Третий столик в Верхнем ряду оставался пустым. Как оказалось, перед самым собранием психиатр был вызван в школу в связи с несчастным случаем. Слово взял председатель.

Он говорил коротко, мягко, но как-то слишком официально. Неожиданное отсутствие психиатра, который должен был начать беседу, вызвало замешательство. Я лелеял надежду ограничиться ролью наблюдателя. Однако сестра взяла слово, и это перевернуло мои планы. Хочешь — не хочешь, а пришлось мне занять неприятную позицию за пустым столиком около председателя.

По крайней мере я видел всех в лицо. И они меня.

Это была единственная выгода от пересаживания. Я многое о себе рассказал. В том числе и то, что хочу написать об этой встрече.

Председатель предложил собравшимся задавать мне вопросы.

Тишина.

С немым вопросом в глазах я смотрел в лица присутствующих. Никто не пошевелился. Я видел, что они меня изучают. Тишина становилась невыносимой. Хоть бы кто-нибудь кашлянул.

Наконец кто-то пошевелился и поднял руку.

— Сколько раз лечились?

Мои ответы были краткими.

— Четыре.

— Добровольно?

— Добровольно.

Я лечился добровольно. Но при каких обстоятельствах? Рассказать об этом? Почему бы и нет? Для начала попробую расширить определение.

— Я лечился совершенно добровольно.

После небольшой паузы продолжил:

— Я знал, что к пришедшим добровольно отношение более снисходительное. Умышленно решил не доводить дело до того, чтобы меня рекомендовала туда жена или, не дай бог, начальство.

— Как долго воздерживаетесь от алкоголя?

— Семнадцать лет.

Спрашивал один и тот же. Я отвечал ему, но слушали все.

— Думаете, что уже больше никогда не будете пить?

— Я знаю, что не буду пить завтра, через месяц, через год.

Напротив человека, задававшего вопросы, сидел мужчина с усиками и небольшой ухоженной бородкой. Он с самого начала привлек мое внимание, конечно не усиками и бородкой. Он выделялся интеллигентным выражением лица, спортивной элегантностью одежды и манерой держать себя. Раздражало меня лишь его молчание.

Из присутствующих я узнал только одного. Бухгалтера который прошел, наверное, все антиалкогольные лечебницы Чехии и Словакии. Кремень человек. Он сидел, опершись обоими локтями о стол, в конце ряда справа от меня. Впрочем, узнал я также и медсестру, но она меня сейчас не интересовала.

А любознательный тем временем продолжал:

— Вас не тянет выпить?

Нет.

Почему после первого лечения вы начали снова пить?

Потому что думал, что буду пить в меру.

Почему же меня ни о чем не спрашивает тот, с усилии и бородкой? Мне хотелось узнать что-нибудь о нем. Задал бы вопрос что ли. Ведь уже формулировка вопроса многое мне скажет.

Но он упорно молчал.

Дальше я отвечал на банальные вопросы. Нет, банальные, пожалуй, не то слово. Здесь оно не совсем уместно. Спрашивающий хочет знать именно то, о чем спрашивает. И желает услышать ответ именно от того, кого спрашивает. Наверняка у него есть для этого основания. Кому-то тот или иной вопрос может показаться не имеющим значения. Но для спрашивающего он может быть исключительно важным.

Сколько вам было лет, когда напились в первый раз?

Этот вопрос мне уже больше нравится. Действительно, сколько? Это случилось на рождество. Сколько же мне тогда было? У соседей на противоположном конце улицы была свадьба. Мы стояли под окном и кто-то угощал нас печеньем. Потом пришел брат молодой, Иожка, добрый приятель, и отвел меня к ним в кладовую. Такой чести никто больше не удостоился. В кладовой было все. Торты, жареное мясо, печенье. Иожка принес бутылку какого-то ликера и предложил мне выпить. До той поры я не знал вкуса крепких напитков. Мне не захотелось позориться, тем более что сам он из нее уже порядочно хлебнул. Я взял бутылку и отпил.

Мы вдвоем опорожнили бутылку. Все было в полном порядке, пока я не пришел домой. В жаркой избе мне стало плохо. Меня вырвало. Когда лег, я видел... Что я собственно видел? Одну, две, три, четыре рождественские елочки. Они кружились перед моими глазами, как цветные бумажные розочки. Я посмотрел на потолок. Он был как в тумане. Появилось отвратительное ощущение в желудке. Я повернулся на бок, но по-прежнему было тяжело, хотя некоторое облегчение все же почувствовал.

— Пятнадцать. На языке специалистов это называется старшим школьным возрастом.

Мужчина с бородкой подпер голову рукой.

Следующий вопрос, по существу, был констатацией.

— И с тех пор вы пили?

— Нет.

— Совсем нет? Потом совсем не пили? Как долго?

Этот любопытен, как Жизка.

— Потом два года я не пил никаких крепких напитков. В воскресенье после обеда выпивал стакан пива. Или, но еще редко, домашнего смородинного вина. Красного. Его делала бабушка.

— Когда вы начали пить регулярно?

Как в полиции, подумал я, но не подал виду. Стараюсь ответить как можно лаконичнее.

— Примерно в двадцать лет.

Время встречи выбрано неудачно, так как через сорок пять минут будут транслировать хоккей. Важная международная встреча. Хотя мне мало-помалу становится здесь все интереснее, я осторожно поглядываю на часы. Жаль, что остается мало времени. Неожиданно вспомнилось, что за год до экзаменов на аттестат зрелости мы регулярно ходили в кондитерскую. Играли там в шахматы и иной раз задерживались. Более старший по возрасту одноклассник (он школу так и не закончил) как-то заказал кофе и ореховый ликер. Две порции. Мне не хотелось ни кофе, ни тем более ликеру. Но отказываться было неудобно. Год спустя мы поехали на несколько дней в горы кататься на лыжах и по вечерам пили там в местном кабачке — понемногу, но регулярно. День за днем. Я заказывал ликер. Ореховый или татранский.

Хочу подчеркнуть, что я постоянно помнил первые уроки опьянения, когда на пороге юности вместе со мной кружился весь рождественский мир. Оберегайте детей от сладких алкогольных напитков! Говоря это, я назидательно поднимаю не палец, а всю руку. Знаю, что говорю, хотя, возможно, и кажусь вам смешным. Так получилось, что между восемнадцатью и двадцатью годами я хотя и ограничивался сладкими ликерами, но пил их почти регулярно. На выпускном вечере я впервые потерял чувство меры. В институте я пил часто и много. Это было опасно. Но мне повезло: первые осложнения, связанные с потреблением спиртного, появились не до, а сразу после защиты диплома. Случись они месяца на четыре раньше, мне бы не удалось получить высшее образование.

За это, пожалуй, надо благодарить моего друга Ножку, с которым мы в кладовой, набитой по случаю свадьбы едой и бутылками, выпили не по стаканчику, И целую бутылку сладкого крепкого напитка. Это вызвало у меня отвращение на два года. Если бы я лишь попробовал ликер, как несколько лет спустя в кондитерской за шахматной игрой, то, наверное, запил бы еще в пятнадцать лет. И мог бы стать алкоголиком еще до выпускных экзаменов. А может быть, и вообще не закончил бы школу.

Так могло быть, хотя так не должно быть.

Вся беда в том, что мы не желаем учиться на чужих несчастьях, а во что бы то ни стало хотим все испытать на собственной шкуре. Как будто горький опыт других ничего не стоит.

Сижу как бы выставленный на всеобщее обозрение и подозреваю, что из-за хоккейного матча, который все хотят посмотреть, мы не будем углубляться в проблемы, чтобы поскорей с ними покончить. Но дело не в хоккее. Всегда найдется какой-нибудь предлог для спешки, хотя куда полезнее было бы задержаться.

Любопытствующий исчерпал вопросы.

Сосредоточенная тишина.

Теперь слово предоставляется мне.

Вошел высокий худой мужчина лет около шестидесяти.

Я всматриваюсь в лица и готовлюсь задать вопрос.

Кому?

Высокий мужчина подсел к сестре, что-то тихо и коротко сказал. Слышу, как звенят монеты.

За что он платит? За то, что опоздал? Или платили все? За участие? И на что идут эти деньги? Пузырек около мисочки-кассы на треть заполнен таблетками. Это антабус. Не знаю, зачем он на столе. Однако мне дали слово, и я должен задавать вопросы.

Первый вопрос, конечно, тому с бородкой. Он его наверняка ждет.

— Когда вы в последний раз брали в рот спиртное?

Ну, голубчик, попался.

Удобно облокотившись на стол, не спешит с ответом.

— Вот уже...

Я разочарован. Голос у него тоньше, чем можно было предполагать.

Через две секунды продолжает:

— ...семь месяцев.

— Вы после лечения?

— Да. Пробыл месяц в клинике в Передней Горе.

Он немного колеблется, но я не спешу и не киваю в знак того, что удовлетворен ответом.

— Не принимаю лекарств, воздерживаюсь от алкоголя.

Полгода. Что такое полгода? Еще любая мелочь может выбить его из колеи. Но поскольку он регулярно посещает эти собрания, есть надежда, что расстанется с алкоголем окончательно. Он вызывает симпатию.

Единственный из присутствующих, кого я знаю, сидит на противоположном конце стола. Ему за пятьдесят. С последнего лечения вернулся три месяца назад. Лечение его с небольшими перерывами, во время которых он не пил три, девять и — самое большое — четырнадцать месяцев, длится вот уже почти двенадцать лет. За это время четыре раза менял место работы.

Обращаюсь к нему:

— Как себя чувствуете?

— У меня много работы, надеюсь нагнать то, что упустил из-за последнего лечения. У меня хороший аппетит, сон, трудностей нет.

Дети у него большие. Старший сын — служащий одного из центральных учреждений, второй скоро будет инженером-строителем, третий выучился на повара и уже работает, четвертый заканчивает среднюю школу.

Как вам кажется, это последнее ваше лечение?

Виновато улыбается, хотя я вовсе не хотел его задеть. Никто не пришел сюда с желанием похлопать другого по плечу. Позлить — еще куда ни шло. Это имеет какой-то смысл. Чтобы человек не пребывал в состоянии самоуспокоенности: мол, все в порядке и можно позволить себе стаканчик.

Моему знакомому нечего ответить.

Он выглядит и ведет себя вполне достойно, философски настроен в отношении всего, что было и что еще может быть. Говорит что-то о лечении и необходимости воздерживаться от выпивки, но от однозначного ответа ушел. Мне не хочется настаивать на категоричном да» либо «нет». Так что радуюсь, когда слово берег председатель.

Его речь отличается здравым смыслом. Мысли формулирует четко, слов на ветер не бросает:

— Медсестра в Праге (председатель лечился там шесть лет назад) сказала мне, что не верит в ваше долгое воздержание. Это было меньше месяца назад, когда я там был.

Мой знакомый делает вид, что сие замечание относится не к нему, а к кому-то другому. Только в Праге никто из присутствующих, кроме него и председателя, не лечился. Поднимается шум, а когда снова устанавливается тишина, председатель терпеливо продолжает:

— Вы ушли раньше времени.

Мой знакомый ссылается на семейные трудности, вынудившие его прервать лечение. Объясняет, что советовался с врачом и тот разрешил ему уйти.

Создается впечатление, что председатель очень хорошо информирован. Невозмутимость, с которой он говорит, можно ошибочно принять за равнодушие.

— Врач разрешил, но не верит вам. Мой знакомый заметно оживился:

— Да. Врач во мне сомневался, но он это делал лишь для того, чтобы воздействовать на меня.

Те, кто долго лечился от алкоголизма, прекрасно улавливают малейшие нюансы психологии алкоголика. Вот почему я прихожу к убеждению, что мой знакомый — мастер по части отговорок. Межу тем он продолжает:

— Я не утверждаю, что врач не сомневался. Но он хотел, чтобы я, вопреки его сомнению, доказал, что он ошибается, и именно поэтому я пить не буду.

— Ну а все-таки? Будете пить или нет?

У председателя хорошие нервы. Глядя на него сейчас, никто бы не поверил, что шесть лет назад это был развалина, а не человек.

Мой знакомый не сдается:

— С тех пор, как я дома, не пью. И не буду.