Наука об алкоголе

Оглавление

Не подтверждается и другой миф, связанный с приписыванием алкоголю функции взаимной стимуляции идей. Если собеседники действительно интересны друг для друга, то каждая их встреча должна становиться все интереснее. В компаниях, где постоянным элементом общения является выпивка, все происходит совсем наоборот: беседы становятся все короче, их содержание все беднее, поскольку ничего нового нет и остается одно — выпить. Это явление зафиксировано и в научных исследованиях в наше время (Бехтель, 1986), по еще более ярко его описал великий русский сатирик сто лет тому назад.

«Прожил, господа, я свою жизнь; шестой десяток заканчиваю. Молодость — почти совсем позабыл, середку — тоже, а вот это помню: что и в начале, и в середке — всегда пунш пил. Давно что-то я его пью. День между пальцев проскочит, а вечером — пунш: с ним и спать ляжешь. Вся жизнь тут... Лет десяток тому назад собралось нас в полку пять человек добрых товарищей; все однолетки, и все майоры. Соберемся, бывало, и пунш пьем. Пить-то пьем, а разговору у нас нет. Заведем разговор,— смотришь, сейчас ему и конец... У всех — одно. Однажды вздумали про сотворение мира говорить, так и то у всех одно и то же выходит. А песни петь совестно. Скажут: «Захмелели майоры».

Приедешь, бывало, к помещику в гости — сейчас, это, в сад поведут. Показывают, водят. «Вот это — аллея, а это — пруд». А ты только об одном думаешь: «Скоро ли водку подадут?»... Скука. И самому скука, и другим смерть. Придешь домой, а там уж полну комнату скуки наползло. Попробуешь думать — через четверть часа готов: все думы передумал... Пуншу!

С самой ранней молодости мы разгул за веселье, а ёрничество[1] за любовь принимали, да так спозаранку и одичали. Из всех этих светских манер только и знали, что шпорами, бывало, щелкнешь... И все-таки скажу: лучше в нашем звании так прожить, нежели на семейную жизнь соблазниться. Иной не воздержится, женится — и что же выйдет? Девочка-то, как замуж выходила, ровно огурчик была, а через два-три месяца, смотришь, она уж в каких-то кацавейках офицеров принимает: опустилась, обвисла, трубку курит, верхом на стул садится. Халда халдой» (Салтыков-Щедрин, т. 15 (2), с. 24-25, 1973).

Бедность содержания обычно скрашивается богатством формы. Не составляет исключения и алкогольное общение с его частыми и не всегда веселыми эпизодами: драками («Какая свадьба без драки»), «смешными происшествиями» («А просыпаюсь в другом городе...»), порой ключевыми событиями в жизни («По пьянке и женился») и т.д.

Свойство алкоголя рисовать иллюзорную картину успешного общения и одновременно подготавливать почву для следующего краха иллюзий наиболее ярко проявляется в самой сложной и тонкой сфере межличностных отношений — между мужчиной и женщиной.

Как это хорошо известно сексологам, у человека в отличие от животных эротические отношения подчинены не столько биологическим регуляторам, сколько психологическим и социально-психологическим. Сексуальные расстройства у мужчин и женщин связаны главным образом с аффективными расстройствами, которые, в свою очередь, порождаются дефектами общения, конфликтностью межличностных отношений, низкой психологической культурой в целом. Неудивительно, что алкоголь, снижая в известной степени психологические барьеры и ослабляя действие моральных норм (о чем речь пойдет особо), может в определенных условиях компенсировать эмоциональные нарушения, восполнять отсутствие социальных навыков общения. Поскольку алкоголь к тому же анестезирует и физиологическую чувствительность эрогенных зон, то он в этой степени повышает эффективность полового акта, если ее измерять одним критерием — продолжительностью и если забыть о том, что сам акт может не состояться из-за превышения («перебора») всегда столь разной и шаткой дозы стимулятора. В отсутствие грамотной популярной литературы о действительных и мнимых эффектах алкоголя в сфере интимных отношений большинство людей черпает сведения из повседневного, вначале чужого, «дворового, уличного» опыта, которому свойственна мифологизация, приукрашивание выпивки как якобы верного средства решения любых сексуальных проблем. Если же случайно какая-либо конкретная проблема действительно решается таким способом (или ему приписывается это), то рецепты фольклора закрепляются и передаются дальше. По законам функционирования любого мифа в него не допускается негативный опыт и, хотя его предостаточно, он никогда не становится достоянием новых поколений.

С социально-психологической точки зрения разрушительный потенциал алкоголя как компонента сексуального общения обусловлен как раз теми психофармакологическими его свойствами, которые и делают его привлекательным с субъективной точки зрения,— снижением критичности оценок и самооценки, притуплением нравственных чувств, анестезированием физиологических. При этом сохраняется диалектика мужского и женского начал. Преобладающая роль психологической стороны полового удовлетворения над чисто физической — одно из основных положений женской сексопатологии. «Формирование либидо и характер половой функции женщины особенно зависят не столько от биологических факторов, сколько от психологических, решающее значение здесь приобретают межличностные эмоциональные связи. Если мужчина способен довести половой акт до оргазма и с не нравящейся ему женщиной, то у женщины, которой безразличен или антипатичен мужчина (каким он бывает в пьяном виде.— П. Ш.), оргазма обычно не возникает» (Тополянский, Струковская, 1986).

По мере развития алкоголизации возникает, таким образом, еще одна, очередная парадоксальная ситуация: в то время как у мужчин повышается либидо (половое влечение), у женщин оно снижается вплоть до утраты; с другой стороны, у мужчин в связи с постоянной интоксикацией снижается потенция, возможность реализовать возросшие запросы, у женщин же, наоборот, в связи со снижением требовательности к партнеру до почти полного безразличия, моральной деградацией открывается перспектива удовлетворения, но не своих потребностей и желаний, а чужих. Трагизм этой ситуации состоит еще и в том, что оба партнера по-прежнему пытаются выйти из нее с помощью того же средства, которое к ней и привело,— алкоголя, но теперь уже не столько для того, чтобы вновь впасть в иллюзию эффективности общения, сколько для того, чтобы приглушить антипатию друг к другу. Как правило, такая связь неполноценна даже субъективно и тогда даже, когда пьют оба партнера, хотя и относительно устойчива по той простой причине, что постепенно они становятся привлекательны лишь друг для друга. Любовь с ее предпочтением одного (одной) всем остальным на основе добровольного и радостного выбора трагикомически оборачивается здесь выбором принудительным и безрадостным: или этот (эта), или одиночество. В том случае, когда этот выбор не столь однозначен, связь рвется, но конечный итог, если алкоголь не исключается, оказывается неизменно тем же.

Особенно драматично складывается ситуация в семье, где пьет один из супругов. Приведем в этой связи данные одного исследования об отношениях между алкоголиками и их супругами (Рохальский, 1980). Были опрошены 38 пар, 35 из них вступили в брак по любви. В половине семей алкоголь до развития заболевания употребляли совместно, считая выпивку признаком семейного согласия. До болезни в 32 парах лидером был муж, в момент обследования — в 22. Половина женщин сообщили, что ранее удовлетворявшая их интимная жизнь теперь тяготит из-за импотенции мужа (8 чел.), его грубости (8 чел.), его невоздержанности (3 чел.) 23 женщины сообщили о намерении разойтись, несмотря на лечение. Продолжают жить вместе, несмотря на антипатию, объясняя это: материальной зависимостью — 18 человек, чувством долга — 15, заботой о детях — 13, боязнью одиночества —12, страхом перед репутацией разведенной женщины — 7 человек.

Что же помогает пьяницам переносить такую жизнь? Все тот же услужливый помощник — алкоголь. Что касается его способности, функции нравственной анестезии, то о ней хорошо сказал Л. Толстой: «Люди пьют, чтобы заглушить в себе голос совести» (Толстой, 1913). Пьет убийца, идя на «мокрое дело», пьет вор, проститутка, спекулянт, просто подлец, ибо в душе каждый из них знает, что идет против совести, и заглушить этот голос невозможно полностью, а только лишь на время действия наркотика.

Однако даже за временный комфорт надо платить. В целом, надо сказать, отношения человека и алкоголя напоминают отношения расчетливого кредитора и малоискушенного должника, попадающего в хитро расставленные сети. Подталкивая своего «клиента» на все новые и заведомо проигрышные аферы, кредитор услужливо предлагает новые займы, но каждый раз на более жестких условиях. В конце концов должник начинает работать только на выплату грабительских процентов, потом, растратив все состояние, лишается кредитов и становится банкротом. Точно так же человек, прибегая к услугам алкоголя, за получаемый от потребления эффект (иллюзорная дружба, суррогат любви и т. п.) платит все больше и материально (деньгами), и физиологически (здоровьем)[2], и социально (разрывом отношений с людьми, снижением профессионального, социального статуса). Наконец, эти проценты становятся ему не по карману, и он терпит крах во всех сферах своей жизни. Предлагаемая метафора не так уж далека от реальной действительности. Достаточно напомнить, что сами коммерческие сделки часто предполагают спаивание будущей жертвы, что столь распространенный магарыч порой оказывается гораздо выгоднее тому, кто его выставляет. До тех пор пока пьяница еще не утратил профессиональных навыков, его легко «купить за бутылку». По данным, из 120 больных алкоголизмом (сантехники, каменщики, плотники и т. п.) у 86 пьянство началось именно с магарычей (Рязанцев, 1985).

Точна эта метафора и с психологической точки зрения. В самом деле, алкоголь — это средство для достижения компромисса человека в своих отношениях с четырьмя базовыми объектами, составляющими основу его философии, мировоззрения, системы ценностных ориентаций, практических действий. Этими объектами являются: мир в целом, другие люди, дело, которым человек занят, и, наконец, он сам. Когда по каким-либо причинам человека не устраивает его позиция в этой системе, он стремится изменить ее. Достигнуть этого можно в основном двумя способами: изменить другую сторону отношения (переделать мир, других людей, сменить работу, перевоспитать себя) реально, объективно, или изменить свое субъективное восприятие тех же объектов, переделать их в своем воображении или примириться с ними, пойти па компромисс. Психофармакологические свойства алкоголя оказываются эффективным средством для заключения сделок в весьма широком диапазоне отношений как с внешним миром, так и с внутренним. По мере алкоголизации это средство становится все более незаменимым вплоть до того, что существование в воображаемом, иллюзорном мире оказывается даже более необходимым, чем бытие в реальной действительности. Социально-психологическая механика этого «переселения» такова. Как уже отмечалось, социальная установка — основной социально-психологический регулятор поведения человека (см. гл. 1, 2) — представляет собой результат взаимодействия, синтез какой-либо потребности и ситуации, в которой она удовлетворяется; потребность же в самом широком психологическом смысле есть переживание дефицита чего-либо, недостачи и соответственно стремление снять это напряжение, восполнив нехватку. Предмет, способный к такому восполнению, приобретает психологическое значение, становится ценным, побуждает к действию, или, как еще говорят, становится мотивом действия.

Однако эта широкая трактовка потребности как напряжения, вызванного нарушением гомеостазиса, и мотива как предмета, способного восстановить равновесие отношения организм — среда, должна быть дифференцирована и уточнена качественно применительно к человеку. Развитие сложных форм отражения значительно расширяет диапазон потребностей, все более поднимая их в сферу идеального, воображаемого, психического. Более того, диалектика этого развития такова, что в конечном итоге становится важным не предмет, способный удовлетворить потребность, не состояние восстановленного равновесия, а процесс движения к этому состоянию и, что еще более важно, особенно для человека, искомое состояние весьма часто само оказывается более высоким по уровню напряженности. Поясним этот абстрактный тезис.

В широко известных опытах Д. Олдса и Д. Хебба на животных с электродами, вживленными в так называемые «центры удовольствия», подопытные, научившись замыкать ток, непрерывно раздражали собственный мозг по нескольку тысяч (!) раз в час в продолжение 1—2 суток, до физического истощения. Тяга к самораздражению оказывалась сильнее даже голода и полового инстинкта (Вулдридж, 1965). Очевидно, абсурдно говорить в этом случае о том, что животное испытывает потребность в рычаге, который замыкает цепь, или о том, что «оргия» самораздражения вызвана стремлением к восстановлению гомеостазиса. Гораздо более точным будет объяснение столь патологической тяги стремлением к специфическому состоянию особой напряженности, природа которого, судя по всему, едина во всех случаях включения базальных структур мозга.

Качественное отличие человека от предыдущих уровней развития живой жизни состоит в том, что он может входить в это состояние не только с помощью механических, физических, химических, но и психических (следовательно, социальных по своему происхождению) способов. Более того, все предшествующие психическому уровню способы и средства обычно служат (или должны служить) выходу на этот уровень. Однако поскольку все они связаны, то существует опасность застревания на более низких ступенях или регрессии к ним. Так, человек, переживший состояние экстаза в момент восхождения (покорения вершины), может стремиться пережить его еще раз в действительности, вспоминая, восстанавливая его в памяти. Однако и другой человек, сам не совершавший восхождения, тоже может вообразить себя покорителем вершины, опираясь на чужой опыт и чужое воображение, тоже может пережить чужое состояние.

Секрет действия алкоголя в том и состоит, что он позволяет человеку переживать в воображении то, чего он лишен в действительности. Именно поэтому вначале развивается психическая, а не биологическая зависимость от алкоголя. На первых порах он служит лишь средством, помогающим острее пережить (даже если эта острота всего лишь иллюзия) радости общения, восприятия, размышления. Но мало-помалу репертуар переживания становится все беднее, воспоминания, повторяясь, тускнеют, и если жизнь не дает новых впечатлений, «наползает полна комната скуки» и остается один выход — «пуншу!» Средство и цель меняются местами: потребность в состоянии опьянения, стремление к нему в надежде (большей частью неосознаваемой) вновь пережить прежние радости выдвигается на первый план, используя прежние социальные действия всего лишь как повод и «маску». Встреча с приятелем, по меткой характеристике Э. Е. Бехтеля, кроме выпивки, уже ничем другим не сопровождается, сексуальное общение исчерпывается приемом спиртного, театральная премьера «просматривается» в буфете и т. п. (Бехтель, 1986). Потатор все более регрессирует, таким образом, от высшего уровня психической радости к предшествующему — биохимическому.

Психологическое застревание на этом уровне и биологическая зависимость взаимообусловлены. Чем чаще алкоголь эксплуатируется как средство достижения эйфории, тем больше его требуется для получения желаемого результата, тем больше растет толерантность (переносимость алкоголя, устойчивость к его наркотизирующему эффекту) и одновременно истощаются те психоэнергетические ресурсы, которые обеспечивают искомое состояние. В конце концов оно само редуцируется до состояния ступора, психологического онемения, оцепенения, которое отражает скорее достижение состояния временного биохимического комфорта, нежели переживавшийся ранее подъем, скорее избавляет от страданий, нежели дает радость.

От того, в какой точке континуума «психологическая эйфория — биохимический комфорт» находится потатор, зависит содержание, мотивация, характер поведения пьющего или выпивающего человека, даже его образ жизни. Если в начале этого континуума он пьет потому, что пьют другие, то впоследствии потому, что после выпивки веселее и проще становится общение (выпивка и общение совмещаются); потому, что выпить само по себе неплохо (выпивка становится самоцелью); наконец, потому, что надо выпить хоть чего-нибудь, ибо без этого просто плохо, невозможно жить. Определить свое положение на этой шкале достаточно просто по следующим прогрессирующим симптомам: выпивка (вкус спиртного, последующее состояние) не доставляет никакого удовольствия; если в гостях, где ожидалась выпивка, ее не оказывается или оказывается недостаточно для обычного подъема настроения, возникает чувство раздражения и неудовольствия; начинается поиск предлогов для выпивки (к кому бы пойти, кого бы пригласить и, разумеется, выпить, «надо отметить» и т. п.); для достижения комфортного состояния необходимо определенное количество алкоголя, которое постепенно растет (если «норма» не принята потатором, то возникает чувство незавершенности, «не хватает»); не обязательно к кому-то идти, кого-то звать к себе, можно просто посидеть, подумать, помечтать наедине с самим собой (с бутылкой); если надо, можно и наскоро, в магазине, подъезде, скверике и т. п.; нельзя не выпить хоть чего-нибудь («полцарства за коньяк», но можно и за денатурат), иначе «трясет, как отбойный молоток». Существует много различных шкал для более дифференцированного диагноза. Пока отметим лишь, что чаще всего ими интересуются далеко не те, на кого они рассчитаны. В этом очередной парадокс пьянства и алкоголизма — слепота и глухота по отношению к любой информации, угрожающей спутнику жизни, слуге и советчику потатора — алкоголю. С ним тесно связан и другой парадокс — чем больше болен человек объективно, тем меньше он склонен считать себя больным субъективно. И наконец, еще один парадокс, в котором сливаются первые два,— чем больше физически и психически одарен от природы человек, чем больше его психофизиологичекие ресурсы, тем труднее ему бороться с болезнью, тем дольше она затягивается, если только он с самого начала не «сдастся» и не откажется от борьбы, заранее признав себя побежденным. Тем, кто вступал когда-то в эту борьбу, а также тем, кто впоследствии спасал их, хорошо известен афоризм: «Здоровье — худший враг алкоголика».

Трудно вообразить человека, который, измерив себе температуру и увидев 38°, объяснит ее дефектом градусника; ощутив ломоту в суставах, жар, головную боль, обрадуется этим симптомам, сочтя их признаками крепкого здоровья, и, более того, выбежит раздетым на мороз, чтобы сделаться еще здоровее. А ведь именно так ведет себя человек, у которого сформировалась зависимость от алкоголя,— безумно для окружающих, но не для себя. Настоящая трагедия пьющего человека состоит в том, что попытки даже самых близких и любимых людей убедить его в том, что он убивает себя, воспринимаются им как посягательство на личное достоинство, как неизвестно чем вызванное желание «отравить жизнь», результат непонимания. Попытаемся же, в самом деле, понять психологическую подоплеку столь уникального явления, ибо ничем иным его объяснить нельзя.

Избирательность восприятия — факт, хорошо известный и в повседневной жизни, и в экспериментальной психологической науке. «Ищи так, как голодный хлеб ищет», «Для влюбленного веснушки любимой сияют золотом», «У страха глаза велики» — этот перечень можно продолжать, приводя примеры из разных культур и эпох. Мы лучше видим и слышим то, что для нас важнее, а среди важного то, что субъективно приятнее, важнее, нужнее; мы склонны воспринимать мнение, примерно сходное с нашим, как тождественное, а мнение, всего лишь заметно отличающееся, как противоположное; мы тянемся к тем людям, которые поддерживают в нас уверенность в правильности наших решений и наших самооценок. Этот перечень фактов, установленных в экспериментальных исследованиях влияния социальной установки на восприятие, также можно было бы продолжить, поскольку литература по данной теме весьма обширна.

В самом по себе искажении восприятия ничего патологического нет. Напротив, оно оправдано эволюционно: живое существо должно отбирать то, что важно для сохранения и продолжения жизни, и это важное закономерно подчеркивается, выпячивается восприятием, делается более заметным в общем хаосе впечатлений, для того чтобы не пропустить его. Как уже было сказано выше, общество, социальная среда снабжают индивида фильтрами, призмой в виде системы ценностей, через которые просеивается свой и чужой опыт. Патология начинается тогда, когда, несмотря на многократные сигналы со стороны объективной реальности, свидетельствующие о превышении нормы искажения и о необходимости изменить заданный фильтр, о его непригодности, он все же продолжает регулировать поведение, иногда до полной катастрофы. У простейших организмов подобное «упрямство» обычно недолговечно, ибо быстро наказывается самым жестоким образом — смертью. Человек же (в нашем случае пьющий) получает возможность до поры до времени настаивать на своем. В этом упорстве ему помогает способность к удвоению мира, построению субъективной реальности, в которой он может жить неопределенно долго, до тех пор пока будут действовать три основных фактора: социальная поддержка (помощь и терпение близких, благотворительность общества, одобрение собутыльников); субъективная функциональность ложной точки зрения, неадекватной установки, позволяющих сохранять позитивную самооценку, по-прежнему испытывать после потребления спиртного положительные эмоции; и, наконец, минимальный уровень физического, психического и социального благополучия. Иначе говоря, для того чтобы признать иллюзорным мир, в котором заточает себя пьяница или алкоголик, он порой должен «дойти до точки», лишиться помощи окружающих, перестать испытывать удовольствие от приема спиртного и опуститься ниже минимума благополучия на психическое, физическое и социальное «дно». Этот вывод подтверждается огромным клиническим материалом; более излечимыми (т. е. дающими наибольшие по продолжительности ремиссии, периоды воздержания) оказываются запущенные фазы.

Однако путь к прозрению и капитуляции перед алкоголем обычно долог и непрост. С психологической точки зрения он состоит из следующих этапов, на каждом из которых по-разному проявляются отмеченные выше парадоксы в зависимости от конкретного положения потатора к социальной системе, его индивидуальных свойств. Индивидуально-конкретными являются и скорость движения по этапам, и момент остановки, и успешность хода, но сами этапы практически одинаковы.

Этап первый — привычное пьянство. Здесь психологическая механика, поддерживающая алкогольное поведение, достаточно проста. В этой стадии еще сохраняется необходимый уровень самокритичности, способность посмотреть на себя со стороны. Поэтому, превысив свою (среднюю в данной микросреде) норму, что, подчеркнем сразу, случается достаточно часто (у 15—20% «нормально» пьющих), человек на следующий день может испытывать укоры совести (по данным Э. Е. Бехтеля, периодически их испытывают половина мужчин и одна треть женщин) и даже начать контролировать количество выпитого. Около трети выпивающих сознательно останавливаются («мне хватит»). Такое поведение — периодические превышения с последующим самоконтролем на некоторое время — может сохраняться неопределенно долго. Вопреки широко распространенному мнению, однако, успешность самоконтроля на этом этапе свидетельствует далеко не всегда о благополучии отношений выпивающего со своим «кредитором». Напротив, стремление остановиться, пока еще успешно реализуемое, свидетельствует о том, что начинается борьба, которую можно выиграть, только прекратив ее выходом из опасной игры. К сожалению, находясь под влиянием иллюзии сохраняющегося контроля, с одной стороны, а с другой — уже не желая отказываться от ставших привычными позитивных переживаний и состояний[3] и подчиняясь социальному ритуалу, люди продолжают упорствовать. Рано или поздно для достижения прежнего эффекта приходится принимать все большие дозы спиртного, увеличивать «норму», а это уже тревожный симптом. Чтобы установить его, достаточно прислушаться к своему психологическому состоянию в широко распространенной ситуации: выпить — выпили, но хочется еще, хотя раньше этого количества хватало. Чувство неудовлетворенности и даже раздражения, испытываемое при этом,— верный признак утраты былых позиций.

Из этой фазы существуют несколько наиболее распространенных выходов. Идеальный — после констатации данного симптома и диагноза неблагополучия полностью прекратить потребление спиртного. Другой — не обращать внимания и не задумываться, а просто «добирать», поднимать уровень нормы, перестать переживать по поводу ее превышения, заглушить былые укоры совести: «Нехорошо как-то получилось» — снисходительным!

«С кем не бывает». Третий выход — сменить компанию, если только прежняя сама не подняла норму, и тем самым опять «пить как все», хотя и больше, чем раньше. Продолжение этой игры с переменным успехом ведет к ее перенесению на поле противника и по его правилам.

Этап второй — «самодовольное» пьянство[4]. «Пил, пью и пить буду» — таков девиз потатора, совершенно убежденного в правильности своего поведения. К этому времени он уже переключился в новое психологическое пространство и смотрит на действительность оттуда. Он слеп и глух ко всем объективным свидетельствам: учащению выпивок, постоянному превышению даже своей высокой нормы при ее постоянном росте, нарастанию во всех планах — физическом, психическом и социальном — проблем, связанных с алкоголем. Крайне важно подчеркнуть, что он в самом деле не видит и не слышит, а не просто притворяется, как это чаще всего кажется окружающим. В этом нет ничего удивительного и особенного. Разве не ведем мы себя так же, когда не хотим верить во что-либо нежелательное? И разве не так, в наивной, а потому чистой и яркой форме, проявляется этот механизм у детей, когда они, закрывая глаза, говорят: «Меня нет»? Если бы на этом этапе потатор смог начать фиксировать объективно и количество выпитого, и частоту выпивок, что требует само по себе высочайшего уровня самосознания, обычно чуждого самодовольным людям, то и в этом случае он нашел бы огромное количество аргументов, опровергающих обвинения окружающих. Приведем наиболее типичные из них.

«Ты стал чаще пить».— «Да где там, просто полоса такая, то праздники, то Витька из армии пришел, то к твоим пошли, то Галина к тебе зашла, то мастеру поставить было надо, сама знаешь».

«Ты раньше так не напивался».— «Ты знаешь, закуски-то не было особенно... Потом устал я что-то, неважно себя чувствовал, вот и развезло... Подумаешь, в вытрезвитель раз (ну, ладно, третий) попал. Вон, шурин твой — раз пятнадцать, наверно, гостил там...»

«Ты стал хуже работать, меньше в получку приносишь».— «А ты пойди поговори с ними, с этими, кто наряд закрывает, кто заготовки подает (кто тему определяет, кто...) и т. д. Кругом одна обдираловка...»

«Ты совсем плохо стал выглядеть, спишь плохо, все не по тебе, на детей бросаешься, на меня никакого внимания не обращаешь».— «Весну (лето, зиму, осень) я обычно плохо переношу. Сплю я нормально, мне хватает. А ты не приставай с советами, и детей распустила, отдохнуть не дадут после работы. А ты пилить меня кончай, вот тогда и внимание будет».

Упорное нежелание потатора признать истинную причину своих неурядиц и постоянное указание на нее со стороны окружающих, сталкиваясь, дают, как правило, обратный эффект: еще большее отрицание, еще большее самооправдание (подкрепляемое к тому же собутыльниками), имеющее целью сохранить субъективное «Я» на должном уровне, нарастание агрессивности по отношению ко всем тем и ко всему тому, кто и что препятствует пьянству. У него формируется принципиальная установка на пьянство как неотъемлемый атрибут стиля, образа жизни. В зависимости от уровня образования и воспитанности алкогольный образ жизни защищается в различной степени интеллектуально, эрудированно и тонко, но всегда настойчиво, бескомпромиссно и твердо в соответствии с девизом «самодовольного» пьянства. Значительную роль в устойчивости психологической обороны играет при этом тот же главный защитник потатора — алкоголь, умело скрывающий свои успехи в деле постепенного разрушения психического и физического, нравственного и социального здоровья человека. Речь идет об алкогольной анозогнозии — недооценке или отрицании человеком своего патологического состояния.