Наука об алкоголе

Глава третья

ИЗДЕРЖКИ ВОСПИТАНИЯ

(ВТОРИЧНАЯ АЛКОГОЛЬНАЯ СОЦИАЛИЗАЦИЯ)

 Оглавление

Человек не рождается алкоголиком. Даже отягощенная наследственность — это всего лишь предпосылка. Для ее реализации необходима встреча человека и алкоголя. Эту встречу может подготовить не только микросреда — семья, ближайшее окружение, но и макросреда — общество, его институты, в том числе и школа.

Легко можно предвидеть возмущение родителей, педагогов, всех, кто имеет отношение к воспитанию подростков: «Как?! Да мы только и делаем, что говорим о вреде алкоголя, мы показываем (фильмы в школе, пьяниц на улице), мы рассказываем!» Вдумаемся в эти возражения и спросим себя: а может быть мы только и делаем, что говорим? Для этого давайте-ка посмотрим, что же происходит на деле, помимо разговоров. Обратимся к статистике и конкретным эмпирическим данным, которые бесстрастно и объективно сообщают нам о конечном продукте, результате наших усилий в воспитательном процессе.

Исследования, проведенные в ряде городов РСФСР среди старшеклассников, выявили следующую динамику: если в 1965 г. среди учащихся 9—10-х классов спиртные напитки эпизодически употребляли 49% девочек и 68% мальчиков, то через 15 лет — в 1980 г. — эти показатели составляли уже соответственно 75 и 90%. Анализ возрастного состава больных алкоголизмом, проведенный в ряде городов страны, показал, что в период с 1972 по 1982 г. доля молодых алкоголиков (до 30 лет) в общей массе больных выросла в среднем с 7—8% до 11—13% (Заиграев, 1986). Итак, алкоголизм при всех разговорах молодеет. Кто в этом повинен? На вопрос, заданный преподавателям, мастерам и другим лицам, непосредственно связанным с воспитанием молодежи: «Что, на Ваш взгляд, больше всего способствует приобщению подростков к алкоголю?», 58% опрошенных назвали поведение родителей, 32% указали на недостатки в нравственном воспитании подростков и 27% — на безделье, незанятость ребят в свободное время (Там же). Влияние различных факторов на отношение к алкоголю у подростков 15— 17 лет весьма рельефно вырисовывается в таблице, обобщающей результаты обследования, проведенного в одном из районов Москвы (группа А — периодически употребляющие, группа Б — эпизодически употребляющие).

Данные, сведенные в таблицу, наглядно демонстрируют связь между состоянием семьи (полная - неполная), частотой контактов с родителями и социальной активностью респондентов. Однако при всем различии между «пьющими» и «выпивающими» подростками по этой линии нельзя не обратить внимание на фактическое сходство по таким важным для рассматриваемой проблемы пунктам, как употребление спиртного по праздникам и в своей компании, в квартире друзей, о чем, кстати говоря, не знают 80% родителей (Там же). При этом менее «респектабельно» пьющая группа А «добирает» свои проценты, недополученные на праздниках с родителями, во дворах и других общественных местах. Главная же тенденция — пить в компании сверстников — четко выражена, что приводит к простой гипотезе: приобретая в процессе викарного научения опыт алкогольного поведения в семье и усвоив знание о ритуальной функции алкоголя в межличностном общении, подростки начинают в кругу сверстников экспериментировать с алкоголем, примеривать его к своей жизни.

С социально-психологической точки зрения это внешнее сходство поведения содержит следующую проблему: почему семьи с различной степенью благополучия толкают подростков к одинаковой, алкогольной форме группового поведения? Очевидно, компания может служить убежищем и для тех, кому в семье слишком плохо, и для тех, кому там, наоборот, слишком хорошо. Предварительное объяснение этого феномена таково. Первые страдают оттого, что они не нужны никому из окружающих взрослых, вторые — оттого, что им никто не нужен. И те и другие ищут понимания в кругу сверстников. Здесь первые обычно становятся незаменимыми для вторых, они находят друг друга, взаимодополняют. Алкоголь в этой встрече играет важную роль — средства инициации, посвящения в сан пьющего взрослого. Перейдем теперь к доказательству выдвинутых предположений.

Выдающийся советский психолог С.JI. Рубинштейн говорил: «Отношение к окружающему — это прежде всего отношение индивида к тому, что составляет условия его жизни, но первейшее из первых условий жизни человека — это другой человек. Отношение к другому человеку, к людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину... Сердце человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям». (Рубинштейн, 1957). Диалектика формирования этого базового отношения состоит в том, что оно само формируется на основе отношения других ко мне. Оба эти отношения настолько взаимосвязаны и тесно переплетены друг о другом, что выделить из них первичное, ведущее, можно только теоретически. И этим, теоретически первичным является отношение других ко мне.

В течение многих недель после рождения ребенок не выделяет из окружающего его мира людей, они воспринимаются слитно в общем хаосе впечатлений и восприятий. Но уже в этом хаосе ведущим, создающим общий фон (положительный или отрицательный) оказывается отношение матери. Всем своим поведением, в том числе и не осознаваемым ею, микросокращениями мышц рук при кормлении, пеленании, интонацией, темпом движений мать, хочет она того или нет, передает ребенку самую важную, ключевую для него информацию — ты хороший, ты желанный в этом мире, ты нужен другому человеку, он тебя любит. И может быть совсем наоборот: ирод, навязался на мою голову, горе ты мое... соответственно — резкие движения, крик, отказ в помощи. Так уже в первые дни жизни люди делятся на «хороших» и «плохих» мальчиков и девочек.

В течение почти двух лет они смотрят на себя глазами взрослых, говорят о себе их словами: «Витя хороший мальчик, Маша плохая девочка», а когда взрослые запаздывают или вообще отказывают в этом, гладят сами себя по голове как чужими взрослыми руками, если считают, что заслужили. Так формируется «отраженное Я» — взгляд на себя, или «Как я думаю о том, что думают обо мне другие». Оно живет в нас всю жизнь, которая с социально-психологической точки зрения представляет собой постоянную борьбу за то, чтобы на континууме уважение—презрение других людей удержаться как можно ближе к полюсу уважения. Если отраженное Я — плохое, то оно становится первым зерном, из которого в будущем вырастет внешне и внутренне конфликтная личность.

На следующем этапе формируется Я субъективное, как мое представление о себе самом, или «Как я сам думаю о том, кто я такой». Так же как и отраженное Я, оно может быть ошибочным, неадекватным, быть хуже или лучше, чем это есть на самом деле. Обычно эта самооценка немного завышена, что отражает стремление человека к лучшему и неосознанное желание создать небольшой запас прочности в случае критики, которой обычно бывает с излишком. В благополучном случае отраженное Я, таким образом, благополучно.

В подростковом возрасте стремление стать лучше, не таким неуклюжим и неумелым, неловким и несмелым, находит выход и выражение в формировании еще одного Я — идеального: «Кем, каким бы я хотел стать». Обычно это герой действия. Он — все то, кем мечтающий не является. Он победитель, он сам решает свои проблемы, его уважают, им восхищаются, его никто не смеет обидеть и унизить — иными словами, он — Человек! Отсюда знаменитая формула счастья:

счастье = достижение/притязание

Чем больше притязание (регулируемое идеальным Я) и меньше достижения, тем субъективно несчастнее человек, даже если он преуспевает объективно намного больше других.

Итак, все три Я далеки от согласия между собой, а главное, с действительностью, объективным Я, определенным действительными достижениями и положением в системе социальных отношений. Надо сказать, что дети очень рано начинают стремиться к тому, чтобы определить, кто они такие и что могут на самом деле. Это стремление проявляется особенно драматично при прохождении ребенком фазы развития, называемой «Я —сам».

Степень автономности, независимости и признание окружающих — два измерения социального пространства любого человека, а тем более подростка, ибо и для того и для другого (автономности и признания) у него пока еще ничего нет, кроме предпосылок. Поэтому подростку так нужны постоянные доказательства того, что эти его притязания имеют основания. Где же взять эти свидетельства? В трех сферах общения: дома, в школе и среди сверстников. И здесь, так же как и в первые дни жизни, «плохие» и «хорошие» существенно отличаются характером своих проблем и способами их решения. Но довольно часто они решают свои проблемы совместно, встречаясь в одной, алкогольной компании.

На наш взгляд, «хороший» мальчик идет к ней примерно следующим путем. Уже в 2—3 года во время прохождения фазы «Я — сам» любвеобильные родственники (весьма часто роковую роль при этом, помимо матери, играет бабушка) мешают проявлению самостоятельности будущей личности, запрещая, предупреждая, перехватывая любую инициативу, начиная с завязывания шнурков и кончая решением, есть дальше или нет манную кашу (пока маме не покажется, что ребенок наелся). Основной принцип отношений в этом случае можно определить как оплаченную узурпацию самостоятельности: если ты сделаешь так, как хочу я, а не ты, то я тебе заплачу (куплю игрушку, велосипед, а позже — машину, дачу и т. д.); ты только захоти (как я хочу), я все для тебя сделаю, а за это слушай маму (папу, бабушку). Тем самым разрывается тысячелетиями создаваемая жизнью логика целенаправленного автономного действия: захотеть — поставить цель — найти средства и способы ее достижения — получить результат, расплатившись за свои действия (радостью или горем),—приобрести опыт — двигаться дальше. В зависимости от успешности узурпации права на самостоятельность (со всеми вытекающими из этого последствиями) формируется личность весьма своеобразного психологического профиля. Это покорный, малоинициативный исполнитель чужой воли («Он у меня такой послушный!»). Он мало умеет и мало чего хочет. У него все есть. Неполноценность развития и существования дает себя знать, однако, в виде хронической скуки, постоянных терзаний по поводу того, «чего бы еще захотеть». Именно поэтому такая личность с большим интересом и азартом следит за изобретением новых способов получения удовольствия от потребления. Лишь бы избавиться от скуки, «поймать кайф», «забалдеть». Удивительно ли, что продукт, произведенный по этому принципу, не обращает внимания на то, кто кормит, чем и как за это платить. Салтыков-Щедрин ярко назвал идеологию подобного потребителя «желудочно-половым космополитизмом» (Салтыков-Щедрин, т. 7, с. 89).

Таким образом, даже в полностью благополучной семье может вырасти будущий потатор. Ситуация значительно усугубляется, когда родители «откупаются», чтобы ребенок не мешал (работать, жить, развлекаться и т. п.), или из чувства вины за атмосферу склок, конфликтов и взаимной нетерпимости друг к другу, за принудительную обязанность жить в этой атмосфере, навязанную человеку, который бессилен что-либо изменить. Особенно часто комплекс родительской вины проявляется в неполных семьях.

Важно подчеркнуть, что в ситуации гиперопеки вырастает личность не только зависимая, несамостоятельная, но, что особенно опасно для алкогольной карьеры, эгоцентричная. Воспитание этой черты начинается с самого жизненно важного— кормления, питания. Не вдаваясь в подробный анализ причин извращения этого, столь психологически важного процесса взаимодействия взрослого и ребенка, отметим лишь конечный результат. Вместо того чтобы испытывать чувство благодарности за избавление от чувства голода и соответственно говорить «спасибо», в большинстве (по крайней мере, городских) семей ребенок позволяет уговорить себя поесть и хвалят его за это, а часто вознаграждают за особые достижения в этой деятельности. Психологический вред на первый взгляд маловажного, но зато ежедневного акта социального взаимодействия очевиден, поскольку его логика переносится на другие, последующие акты. Она состоит в том, что человек привыкает воспринимать благо, сделанное ему, как благо, сделанное им для другого.

Приобретенные в семье навыки переносятся и в следующую важную сферу жизнедеятельности — школу. Пресыщенный ученик учится для кого-то (родителей, учителей), а не для себя. Это его умозаключение подтверждается всем поведением родителей: наградами за хорошие отметки, освобождением от домашних обязанностей и опять же забот о других. Но за нарушение простых законов жизни вновь приходится расплачиваться — отсутствием мотивации к учебе, отсутствием трудовых навыков, низким порогом стрессоустойчивости, высоким уровнем фрустрации, разочарованием и в конечном итоге отвращением к школе и учебе. Недостатки самого школьного бытия, столь хорошо и широко ныне известные, доводят мироощущение подростка до крайности. Набор стратегий в этой ситуации сводится обычно либо к унылому старанию удержаться в «середняках», либо к попытке скрасить свое существование в школе исполнением ролей шута, бунтаря.

Картина будет еще полнее, если ввести в нее еще один компонент — двойную мораль родителей (нам можно лицемерить, пьянствовать, тебе — пока! — нельзя). Нередкие формально-бюрократические извращения в деятельности общественных, в том числе молодежных, организаций, малодоступность спортивных секций, кружков технического творчества делают социальное отчуждение подростка неизбежным и закономерным.

Долго жить в этом состоянии невозможно. Начинается, на этот раз, наконец, самостоятельный, автономный поиск решения и выхода из положения. Таким выходом довольно часто оказывается алкогольная компания.

Проследим теперь путь туда «трудного» ребенка.

Его отраженное Я говорит ему о том, что он плохой, окружающие относятся к нему плохо, он не нужен им. На веру принимает он обидные оценки, упреки, постоянные сравнения его с другими, более достойными сверстниками. Глядя в зеркало чужого мнения, он видит себя там нищим рядом с благородными принцами. Поначалу его субъективное Я соответствует этому образу, но затем оно восстает, поскольку, как известно, человек может прожить без чего угодно, кроме уважения к себе. Важно заметить, что психологической основой приемлемого субъективного Я становится в этом случае вначале обида, потом озлобление, потом ненависть к авторам отраженного Я. Пенять на зеркало необходимо для того, чтобы отвергнуть отрицательную оценку, объяснить себе, что эта оценка не может быть справедливой потому, что судьи не имеют права судить, они еще хуже.

Эта логика еще больше закрепляется в школе, если не удается исправить отраженное Я успехами в какой-либо сфере деятельности: учебе, спорте, другой внешкольной активности, если не повезет на хорошего, умного и доброго взрослого человека, который ободрит и поддержит стремление развить лучшее в себе, поможет в формировании идеального Я. К сожалению, это бывает нечасто, несмотря на то что по различным формам отчетности на одного «трудного» подростка приходится до пяти (!) взрослых шефов. Реально их место часто занимают «шефы», не отчитывающиеся ни перед кем,— «короли» дворов и подворотен, которые заинтересованы в том, чтобы развить в своем подопечном не социальные, а антисоциальные начала. Алкоголизация служит при этом обязательным фоном «воспитательной» работы и тараном, которым разрушаются последние бастионы нравственности, моральные оплоты и принципы.

Если раньше подросток, попавший в такую ситуацию, был свободен от контроля внешнего («иди куда хочешь», «не болтайся под ногами», «не приставай», «пойди хотя бы на улицу»), то теперь его освобождают от контроля внутреннего («все дозволено»), подчиняя одновременно жесточайшему, без всяких сентиментальностей, внешнему контролю таких социальных норм, в которых больше биологического, животного, чем социального, человеческого. В них для подростка есть, однако, одно важнейшее преимущество — они не двуличны, последовательны и ясны. В группе, где действуют такие нормы, обычно существует четкое распределение ролей, иерархия отношений власти и подчинения в отличие от семьи, где она размыта и неопределенна. Таким образом, (еще один парадокс) демонстрируя свой негативизм и стремление к независимости, подросток ищет, кому бы подчиниться. Но этот «кто-то» должен вызывать у него уважение, соответствовать идеальному Я. Кроме того, четкая иерархия предполагает, что и сам подчиняющийся кем-то командует, будь то внутри группы или вне ее, пользуясь поддержкой группы. Обычно таким объектом управления, располагающимся в самом низу иерархии, оказываются «хорошие» мальчики, прибывшие в эту группу в поисках взрослости, самостоятельности, социальных навыков подлинно мужского поведения, независимости от семейной опеки и — что особенно важно — групповой поддержки субъективного Я, постоянно уязвляемого в школе и порой дома («а я-то думал (а), ты меня будешь радовать отметками», «я тебе всю жизнь отдала, а ты...» и т. д.). О том, какую роль играет алкоголь в подобной группе, исчерпывающе ясно говорят известные специалисты по психологическим проблемам подросткового алкоголизма Б. С. Братусь и П. И. Сидоров (1984). Эта компания, группа, которую в литературе называют по-разному: «уличной», «дворовой», «асоциальной» и т. п., может быть однородной по возрасту или, что чаще, разнородной, с двумя-тремя старшими заводилами. Чем же привлекают наших пациентов эти группы, почему из широкого спектра предметов, отвечающих потребностному состоянию подростка (часто неосознанным желаниям личностного общения, самоутверждения, взрослости и т. п.), выбирается именно этот?

Главным здесь является то, что в «уличной» микросреде подросток находит референтную группу себе подобных школьных «изгоев». Именно в этих группах и, к сожалению, нигде в другом месте наши будущие пациенты находят реальное поле самоутверждения, могут обрести наконец высокий статус, проникнуться самоуважением, чего они не в состоянии были сделать ни в школе, ни в своей семье, ни в какой-либо социально приемлемой внешкольной деятельности. Группа, особенно сначала, кажется новичку полной демократизма, теплоты, спаянности, лишь позднее обнаруживая свою асоциальную направленность. Употребление же алкоголя занимает здесь всегда особое положение. Именно групповая выпивка нередко играет роль психологического рубежа, своеобразного посвящения в члены группы. Умение пить, «нести» как можно больше символизирует в группе взрослость, воспринимается как признак особой силы и мужественности, отличающей лидера и достойной уважения. В то же время спиртные напитки требуют денег, которых у подростков, только начинающих самостоятельную жизнь, либо нет, либо очень мало, что нередко толкает группу на первые выраженные асоциальные поступки.

По данным этих исследователей, более 80% подростков при первых употреблениях алкоголя испытывают отвращение или безразличие[1], однако со временем субъективная картина значительно меняется. Этот скачок в восприятии в первую очередь связан с влиянием группы, всего ритуала выпивки.

«Стиль алкоголизации, принятый в «алкогольной» компании, начинает восприниматься как естественный и нормальный, окончательно формируя психологическую готовность к некритическому восприятию алкогольных обычаев[2]. Алкоголизация становится все более частой. Обычной, само собой разумеющейся нормой поведения становится употребление спиртных напитков перед танцами, в выходные дни, при встрече с друзьями и т. д. Со временем обнаруживается и достаточно жесткая внутренняя структура группы с нередкими тенденциями к асоциальной деятельности, которая происходит под диктовку лидирующей части группы, куда порой входят лица, состоящие на учете в милиции, в инспекции по делам несовершеннолетних, ранее судимые. В результате вновь принятый член такой группы почти обречен на прохождение «обязательной программы», начинающейся с хулиганских действий в состоянии опьянения и приводов в милицию и заканчивающейся рецидивами доставки в медвытрезвитель и серьезными правонарушениями. Отмечается нередкая тенденция лидеров и более «опытных» членов малых подростковых групп спаивать в порядке самоутверждения абстинентов и новичков. Тем самым — и это очень важный вывод — алкоголизация вплетается в ткань асоциального поведения, становится его неизбежной составной частью» (Братусь, Сидоров, 1984).

Что же касается содержания общения, то по классификации увлечений подростков, предложенной А. Е. Личко (1983 г.), в данной группе характерны: «информативно-коммуникационное хобби (жажда постоянного получения новой легкой информации, не требующей никакой критической интеллектуальной переработки), а также потребность в поверхностных контактах, позволяющих этой информацией обмениваться; это многочасовая пустая болтовня, детективно-приключенческие книги, глядение всего подряд по телевизору, игра на деньги в карты».

Деньги, однако, надо откуда-то брать. В 40% случаев источником служит воровство (Копыт, Сидоров, 1986). Алкоголь, таким образом, как раковая опухоль, разъедает не успевшие еще сложиться нравственные основы. При этом нельзя не отметить довольно четко выраженной специализации отклонений от моральных норм. Если для лиц мужского пола больше характерны преступления против собственности и личности (хулиганство, грабежи), то лица женского пола прибегают к веками известному источнику — проституции в той или иной форме. Вот как, по данным конкретных исследований, характеризуются испытуемые наиболее широко распространенного адаптивного типа. Они используют алкоголь для адаптации в микросоциальной среде, для того чтобы войти в группу и удержаться в ней. Для них характерна неуравновешенность, склонность к аффективным вспышкам, повышенная самооценка. Охотно входят в состав группировок мальчиков-подростков. Избегают быть членами малых коллективов сверстниц (Братусь, Сидоров, 1984). У них нарастает сексуальная расторможенность, беспорядочные и частые половые связи, иногда с грубым расторможением внешних проявлений сексуального влечения при недоразвитости или отсутствии истинного полового чувства (Илешева, 1978). В отсутствие квалифицированной сексологической помощи, просто системы подготовки к нормальному сексуальному общению на них падает задача введения сверстников в мир интимных отношений. Излишне говорить о том, каким уродливым оказывается этот мир. Но он есть, и закрывать на него глаза столь же бессмысленно, как и на его постоянный спутник — алкоголь. Главное, что узнают подростки, экспериментируя с комбинацией секс — алкоголь, это о нравственно и физиологически анестезирующей способности алкоголя: снимать чувство естественной застенчивости, робости, стыда, раскрепощать, снимать запреты, заглушать голос совести, демонстрировать до поры до времени «мужскую силу», хотя бы и за счет глубины и остроты переживания, не говоря уже о возможных последствиях (венерических заболеваниях, ранней импотенции, душевном опустошении). Перенос этой связи алкоголь — секс в семейную жизнь играет в ней в конечном итоге роковую роль, успев предварительно начать тот же цикл для следующего поколения.

Конечно, нарисованная выше картина вторичной алкогольной социализации, несмотря на подкрепление ее конкретными исследовательскими данными, в известной степени все же схематична. Разумеется, жизнь гораздо сложнее и богаче и по типологии причин обращения к алкоголю, и по типологии потаторов. Тем не менее можно достаточно уверенно утверждать, что эта типология так или иначе будет располагаться на континууме между следующими полюсами: употребление — неупотребление алкоголя в семье; нормальный — конфликтный психологический климат; ровное, уважительное отношение к ребенку — пренебрежение к нему, его интересам (будь то в форме гиперопеки или, напротив, дефицита заботы и внимания); подавление активности (особенно социальной — в школе) — отсутствие контроля; позитивный — негативный личный пример в сфере нравственных решений. Соответственно различным будет и комплекс причин алкоголизации. Однако так же как индивидуальный рисунок отпечатков пальцев при всей его неповторимости все же имеет общие закономерности (например, принцип циркулярности, кругообразности бороздок), так и психологический профиль потатора останется при всей неповторимости сочетания перечисленных факторов личностным профилем индивида, в повседневной жизни которого алкоголь — неизменный, а впоследствии и незаменимый компонент. Он учитывается в первую очередь, играет главную роль при ответе на основные вопросы о смысле жизни.