Каждый врач ежедневно сталкивается с более или менее выраженным недугом человека,
физическим или нервным страданием, видит или слышит пораженный болезнью орган,
немедленно вступает в борьбу за восстановление здоровья больного. Врач-нарколог
в лице своего пациента всегда обнаруживает еще и пораженную болезнью личность.
Способность разрушать личность человека — печально известное свойство алкоголя.
Психиатрическая бригада «скорой помощи» доставила в наркологический кабинет
больного алкоголизмом О., 36 лет. Его мать, звонившая на станцию «Скорой помощи»,
сказала, что сын, наверное, сошел с ума, так как тот уже несколько часов бегает
в малиннике и лает по-собачьи.
Николая О. я знал уже много лет. Это был взбалмошный человек, страдавший длительными
запоями. Лечиться добровольно он не хотел, так как считал, что вино для него
— «цветы жизни». «Эх, доктор,— восклицал он,— жизнь наша и так короткая! Надо
жить весело!»
Теперь он сидел передо мной взъерошенный и жалкий в окружении людей в белых
халатах. Руки испачканы землей, в волосах застряли сухие листья, а на исцарапанном
лице застыла какая-то странная гримаса.
— Коля, неужели это правда, что ты лаял по-собачьи? — тихо спросил я.
— Да что вы, доктор,— обиженно ответил он,— это она хочет от меня избавиться.
Прямо житья от нее нет! — кивнул он в сторону матери.— Нельзя даже бутылку
вина выпить. Не пойму, что ей от меня надо?!
— Можешь показать, как ты лаял?
— А чего тут показывать? Я просто цирк изображал для потехи. Будто собак дрессирую.
И, встав на четвереньки, Николай быстро пополз по полу, громко выкрикивая: «Гав,
гав, гав...» Мы все от неожиданности оцепенели, лишь молоденькая санитарка засмеялась,
но врач-психиатр сердитым взглядом остановил её.
Когда больной, стоящий на четвереньках, вытянув шею и оскалив зубы, хрипло лаял
и рычал по-собачьи, в нём как-то сразу исчезло все человеческое, и он действительно
стал до ужаса похож на животное. Поднявшись с коленей, запыхавшийся и раскрасневшийся
больном вдруг начал говорить отрывисто, рублеными фразами, слова как-то наскакивали
одно на другое, кадык его судорожно дергался, и, казалось, что он вот-вот снова
залает...
Нет, не случайно народ называет алкоголь «разбойником с большой дороги». Сколько
раз приходилось видеть: вот перед тобой человек как человек —совестливый,
даже чуть застенчивый, доброжелательный, готовый придти на помощь по первому
зову. Но стоит ему выпить, как он резко меняется: взгляд делается насупленным,
поведение агрессивным, а вместо разборчивой речи слышится глухое, бессвязное
бормотание.
Совершеннейшее создание природы — мозг человека! Но что происходит с человеком,
мозг которого отравлен алкоголем! Мышление его становится примитивным, он не
способен критически оценивать собственные поступки, легкомысленно относится
к важным жизненным вопросам. Появляется упрощенный, нарочито грубоватый, порой
оскорбительный, вызывающий юмор. Все это, глубоко задевающее окружающих, ни
в малейшей мере не осознается больным алкоголизмом; он не понимает, что болен
и не опасается за свою жизнь.
Мой сосед окончательно втянулся в выпивки. Из 300 рублей заработка отдавал жене
только 70—90 рублей, а остальные пропивал. Его брат лечился от алкоголизма
и теперь не пьет. На мои советы тоже полечиться сосед отвечал уклончиво: «Я
подумаю».
...Это было несколько лет назад. Однажды я шел по улице. Был день выдачи зарплаты,
у пивных и кафе толпился народ. Возле закусочной стоял и мой сосед. Я подошел
к нему.
Пойдем домой, Гена.
Да нет, не хочу. Я здесь еще побуду. Товарища своего поджидаю. А с вами мне
неинтересно, «вы не по этому делу» — он сделал выразительный жест, щелкнув пальцами
по шее.
Пойдем, чего тут стоять,— не сдавался я,— дома заждались, наверное. Вообще-то
в гости к тебе собираюсь, пьешь ты много, Гена. Может быть, все-таки полечишься?
— Александрович! Что вы все заладили с этим лечением! Да я алкоголик, что ли?
Разве я не имею права после получки выпить? Я честно отработал свое и хочу отдохнуть
как человек, расслабиться, выпить кружку пива и вина немного. Кто мне может
запретить?
— Но ведь твоя жена рассказывала, что пьешь ты часто и много, по утрам мучаешься
с похмелья, печень болит. Лечиться уже надо. Придется к твоему начальнику зайти
да сообща взяться за тебя.
— Вот-вот! Только этого еще не хватало! А он, что, думаете, святой? Жинка тоже
говорит, что пойдет ко мне на работу жаловаться. Я ей отвечаю: иди-иди, дура!
Над тобой только посмеются. Я же на работе никогда выпивший не бываю. А то,
что я дома делаю, никого не касается. Тут я сам себе хозяин.
— Пошли, Гена. Провожу до дома и поговорим по дороге.
— Идите сами, Александрович, идите без меня. Вы тоже устали от нашего брата.
Нам обоим нужно отдохнуть. Каждый отдыхает по-своему: вы — дома на кровати,
а я — здесь.
На лице соседа была хитроватая ухмылка. Заметив в стороне своего собутыльника,
он помахал мне рукой и быстро направился ему навстречу, спеша отделаться от
назойливого собеседника.
— Разрешите войти! — раздался за дверью писклявый женский голос, и в кабинет
вошла улыбающаяся пара.—Мы к вам, доктор! — игриво продолжала женщина,— вместе,
вот, пили, вместе пришли и подлечиться, чтобы выпивать, как все нормальные люди!
Как вы на это смотрите? Мы хорошо сделали?
Супруги шутят, паясничают. Вначале подумалось, что они оба навеселе. Но нет,
пульс у них ровный, ритмичный, да и запаха спиртного не слышно. Проверка их
обидела.
— Да что вы, доктор, мы даже не опохмелялись еще! Муж при этом засмеялся и подергал
жену за рукав. «Ведь это же проявление алкогольного юмора!» — мелькнула мысль.
Позже моя догадка подтвердилась. Им было просто весело — циничные шуточки так
и срывались у них с языка.
— Кто из вас первым приучился к выпивкам?
Они снова переглянулись и громко засмеялись.
— Да вместе сразу и начали потихоньку выпивать. А что, разве нельзя? — притворно
наивно спросила женщина.
— Дети-то ваши здоровы?
— А что им сделается?!
— Но вы же пили и, наверное, вели интимную жизнь нетрезвыми?
— Ничего, доктор, обошлось. Детишки наши здоровые. Ты смотри, Вася, какой доктор
миленький, заботливый. Я его сейчас поцелую,— и женщина потянулась ко мне, но
я быстро отстранился,— ишь ты, не хочет, брезгует мной!
— Хорошо, что пока с детьми все благополучно. Но с возрастом у них могут проявиться
отклонения, да и тяга к вину может возникнуть, помните об этом.
— Да что вы, доктор! Неужели от вина и пива беда эта может приключиться?
Это был яркий образец нравственного оскудения, беспечного отношения к будущему
своих детей. Как оказалось, обратиться в наркологический кабинет их заставило
руководство предприятия, где оба работали. Но услышав, что с момента лечения
нужно бросить пить совсем, заявили, что попытаются найти другого врача, который
поможет им научиться пить «нормально».
История эта произошла в пригородном поселке П., куда мы приехали с передвижной
наркологической амбулаторией для диспансеризации и лечения больных алкоголизмом.
Главный врач местной больницы рассказал, что их односельчанин вот уже который
день пьет, а по ночам выходит на балкон и воет, как одичавший зверь. Подступиться
к нему все боятся.
— Такой страшный вой, — говорили взволнованные соседи,—что мурашки по спине
пробегают. Дети плачут. Заберите его, пожалуйста, а то самим можно с ума сойти.
Если бы он недолго выл, а то ведь всю ночь напролет!
Я посмотрел вверх и отчетливо представил себе, как, вцепившись руками в перила
балкона, вытянув шею и подняв голову, человек истошно воет. Мне даже почудился
этот жуткий звук...
На первом этаже современной благоустроенной двухэтажной квартиры на диване лежал
мертвецки пьяный мужчина лет сорока в сапогах и телогрейке. Ни на какие раздражители
он не реагировал. В квартире царило запустение (жена с детьми перебрались к
знакомым) стекла в окнах были разбиты, всюду разбросана грязная одежда, на столе
много пустых бутылок, на полу — комья засохшей грязи.
Мы уложили почти безжизненное тело больного на носилки и увезли в отделение
реанимации.
У пьющего человека нередко наступает период, когда он обнаруживает в себе несколько
«я». Вот что рассказывал больной С, страдавший запоями: «Во мне с некоторых
пор поселились три моих «я». Один хочет пить, другой подбадривает и оправдывает,
а третий отговаривает и судит. Первый обычно говорит: «Хватит терпеть. Ради
чего? Доставь себе удовольствие. Кто может запретить? И что здесь такого плохого?»
И второй тут же подбадривает: «Ну, чего там, действительно, что будет от стакана
вина? Разве ты один такой?» А где-то там глубоко-глубоко засевший третий подает
иногда свой робкий голосок: «Тряпка ты все-таки, Алексей, безвольный человечишка.
Погоди-погоди, за все придет время расплачиваться, только уже не деньгами, а
натурой — здоровьем. Смотри, брат, доиграешься!»
Первое его «я» — это, разумеется, тяга к алкоголю, второе — психологическая
защита этой тяги, третье — совесть и стыд, еще в какой-то мере сохранившиеся
у пьющего.
С точки зрения психиатрии эти явления свидетельствуют о нарушениях в мотивационной
сфере и характеризуют качество протекания психических процессов. Хроническая
интоксикация алкоголем приводит к диссоциации сознания. Рано или поздно наступает
момент, когда моральные устои обесцениваются, и пьющий предается безудержному
пьянству, уже невзирая ни на какие нравственные запреты. Только постороннее
активное вмешательство останавливает пьющего на тропе пьяного безумия.
Видения человека, находящегося в белой горячке, иногда по содержанию сложнее
и причудливее самых впечатляющих страниц фантастической литературы. Вот как
описывал свои переживания в состоянии психоза один мой пациент: «Открылись двери,
и в нашу комнату вошли двое в масках, как у Фантомаса. Они поставили на стол
какой-то аппарат с длинной трубкой. Вдруг из её ствола появился яркий и тонкий,
как игла, луч.
Лазер! — мгновенно сообразил я. Эти люди лучом вспороли мне живот и вытянули
все кишки. Потом я их сам укладывал на место, а тот, кто был в колпаке, быстро
зашил мне кожу лазером. Затем они делали мне операцию на голове: обрезали вокруг
череп, сняли верх, как крышку с кастрюли, и я увидел свои мозги — комок серого
вещества, напоминающий тело медузы, чуть шевелящийся, дрожащий, как студень.
Ни боли, ни страха я не испытывал, только сильно дрожали ноги».
Ни боли, ни страха...
А я, признаться, чувствовал себя неважно, когда рассматривал мозг человека,
погибшего от алкоголизма.
Мой друг и коллега, патологоанатом, сообщил как-то по телефону, что у него есть
для меня «интересный случай».
На анатомическом столе лежал труп мужчины. Я сразу узнал в нем бывшего своего
пациента, которого лечил в течение ряда лет. Отличался он от других больных
общительностью и чрезвычайно веселым нравом. Всюду, где бы он ни появлялся,
сразу же возникали шутки и смех. Мне как-то не верилось, что он теперь мертв.
Скорее можно было бы допустить, что он случайно забрел сюда и, чтобы разыграть
всех, крепко заснул на столе. Ведь всего несколько дней назад у меня с ним состоялась
доверительная беседа о жизни, о долге, об ответственности каждого из нас за
свою судьбу. Трудно было осознавать, что сейчас передо мной лежит просто физическое
тело, холодная оболочка, в которой еще недавно кипели страсти, шла борьба с
самим собой за право называться человеком.
Из раздумий меня вывел голос приятеля:
— Сюда подойди, там уже смотреть нечего!
На небольшом столике, накрытом стеклом, лежал мозг погибшего.
— У твоего пациента не было каких-нибудь странностей в поведении?
— Да ничего особенного за ним не замечалось. Правда, был он всегда какой-то
беспечно-веселый, что ли. Иной раз, бывало, и не поймешь, говорит он серьезно
или каламбурит. Шуточки-прибауточки так и сыпались. Юморист, в общем.
— Вот-вот, именно шуточки. А ты говоришь, ничего особенного. Это же проявление
патологии! Взгляни-ка сюда,— он указал длинным пинцетом на переднюю часть мозга,—
видишь, какие изменения в лобных долях? Они даже без микроскопа заметны: извилины
сглажены, атрофированы, множество мелких кровоизлияний. Под микроскопом видны
пустоты, заполненные серозной жидкостью, и все они, учти, прижизненные. Патологоанатом,
помолчав немного, продолжал:
— Кора его мозга напоминает землю после того, как на неё сбросили бомбы,— вся
в воронках. Вот и здесь каждая выпивка оставляла свой след. Твой больной только
казался тебе беспечным юмористом-весельчаком, но он был, я в этом твердо уверен,
еще и слабоумным. Да-да именно слабоумным. Такое алкогольное поражение лобных
долей не могло не затронуть его интеллект.
Коллега, показывая мне в микроскоп срез мозговой ткани, начал подробно рассказывать
о патологических изменениях в мозге умершего, объясняя попутно, отчего мой пациент
был таким необычно «веселым человеком».
И тут мне вспомнилось, как однажды, придя к больному домой, я увидел его в совершенно
ином облике: лицо мрачное, нахмуренное, в уголках губ пузырилась пена, он в
ярости орал, суетливо бегая по комнатам, а с его языка срывались уже не шутки,
а грязные, бранные слова. Он нагло вымогал у жены деньги на выпивку, нисколько
не стесняясь моим присутствием. «Да он с двойным лицом!» — подумалось тогда.
В его действиях явно просматривались бесцеремонность, эгоизм и даже жестокость.
Когда я, чтобы разрядить обстановку, успокаивающе заметил, обращаясь к его жене,
что всю эту брань сейчас говорит водка, а не её муж, обычно добрый и порядочный
человек, она в ответ только заплакала. Тогда уже я начал догадываться, что показное
веселье было всего лишь маской, скрывающей настоящее лицо больного.
Голос прозектора вернул меня к действительности:
— Ты знаешь, что происходит во время опьянения в коре головного мозга? Только
на вскрытии воочию убеждаешься, как сильно алкоголь поражает самое чувствительное,
самое важное, что есть у человека,— мозг, и прежде всего лобные доли, от функционирования
которых зависит психическая деятельность. Чем массивнее изменения в мозге, тем
беспечнее становится человек, тем больше снижается у него критика и утрачиваются
человеческие качества. У академика Павлова есть высказывание о том, что пьяные
похожи на животных, у которых удалены полушария головного мозга. Думается, что
это наиболее точное из всех определений.
В прозекторской ощущался острый запах формалина и еще чего-то другого, неприятно
пощипывало в глазах и носу. Взглянув мельком в последний раз на то, что осталось
от бывшего пациента, я поспешил к себе в отделение.
Алкоголь грабит человека искуснее, чем самый опытный вор. Грабитель обычно похищает
вещи и деньги, только в очень редких случаях покушаясь на жизнь их владельца.
Алкоголь же обязательно отнимает еще и здоровье, и душу, и ум человека.
Вещи когда-нибудь можно снова приобрести, а деньги заработать, но вернуть унесенные
алкоголем здоровье, честь и совесть бывает уже невозможно.
Различие между вором и алкоголем состоит еще в том, что первый совершает кражу
тайком, неожиданно для хозяина дома, перед вторым человек сам распахивает двери
своего жилища.
Воров, как правило, находят, судят, изолируют от общества на определенный срок,
алкоголь же всегда остается безнаказанным.
Однажды мне пришлось освидетельствовать трех заключенных, которые, находясь
в состоянии опьянения, совершили тяжкое преступление.
У первого были ярко-голубые глаза, но совершенно холодные и пустые, поэтому
долго смотреть в них было невозможно — делалось зябко и неприятно. Жесткие складки
на небритом лице делали его еще более отталкивающим. Казалось, что перед тобой
уже не человек, а зверь. Он убил жену за то, что она, взяв деньги на общую выпивку,
«застряла» у собутыльницы и вместе с нею выпила купленное вино. Он, кипя от
ярости, искал её по всему селу и, найдя, учинил расправу — зверски убил ногами.
На вскрытии были обнаружены повреждения черепа, кровоизлияния в мозг, множественные
разрывы органов брюшной полости. Бил на чужом дворе, долго, в три приема. Лишь
убедившись, что убил, спокойно ушел спать.
— Как же вы так могли? — не выдержал я.
— А пусть она не будет такой умной! — злобно проговорил он.
Второй — обычный сельский пьянчужка. Убил свою жену случайно, пырнув, не глядя, ножом в живот. В тот день он с утра напился
и, сидя на кухне, чистил ножом сухую рыбу к пиву. Жена тут же занималась своими
делами и попутно распекала его за то, что он выпил, не дождавшись гостей. Его
выдержки хватило ненадолго. Отмахнулся от её укоров той рукой, в которой был
перочинный нож, не глядя, «просто так, чтобы не зудела над ухом». Даже когда
она, вскрикнув, упала, не сразу сообразил, что убил ее.
Он сидел передо мной, тяжело обхватив голову руками, и глухо бормотал: «Все!
С выпивкой окончательно навязываю! Больше ни капли!» Говорил так, словно ничего
не произошло. Мне казалось, что он даже не отдавал себе отчета в содеянном.
Третьего я консультировал в больнице. Его охранял милиционер, чтобы преступник
никуда не сбежал. Он убил свою дочь за то, что она защищала мать. Ударил ножом
в спину за то, что помешала ему с приятелем выпить, ударил на бегу, в пьяном
угаре. Девочка, пробежав несколько метров, упала у калитки. Когда он понял,
что натворил, вонзил себе нож в живот, но остался жить — успели довезти до больницы.
А дочь, школьница, скончалась в пути от большой кровопотери: ножом было повреждено
сердце...
У советского писателя М. С. Панича есть такие строки: «Дом — это одно из великих
слов... дом — это тепло, это близкий, любимый тобой человек, встречающий тебя
у дверей и протягивающий тебе руки. В доме тебя ждут. Здесь твоя любовь. Тут
бьется твоя мысль. Сюда приходят твои друзья.
Дом! Великое слово. У него есть душа. Счастлив человек, у которого свой добрый
дом.
А если душа ушла, дом умирает. Он тоже смертен — дом» .
Я вспоминаю всегда эти строки потому, что до боли горько видеть такие дома,
из которых ушла душа, дома, которые умирают. Здесь близкий когда-то человек
стал чужим, вместо приветливых рук навстречу протягиваются кулаки, вместо добрых,
ласковых слов звучат брань и угрозы.
Таким становится всякий дом, в котором вместе с людьми поселяется алкоголь.
За ним приходят зло, беда, несчастье. И тогда дом умирает.
Николай жил случайными заработками. Полученные деньги сразу же пропивал. Если
ему удавалось подработать в магазине на разгрузке товаров, то вместо денег просил
бутылку вина. Последние четыре месяца он уже нигде не работал. Вид окончательно
спившегося человека — грязного, с небритым, опухшим лицом — отпугивал людей.
Когда он появлялся в магазине, покупатели брезгливо обходили его стороной.
Родные от Николая отказались — алкоголик стал для них обузой. Жена больше не
пускала его в квартиру, и он ночевал на лестничной площадке, а утром снова уходил
на поиски спиртного. Его часто видели на рынке у пивных киосков, где он выпрашивал
у пьющих остатки пива. Николай пил все, что содержало алкоголь: одеколон, лосьон,
политуру.
Ему никто не мешал и никто не захотел помочь. Как последняя спасительная соломинка
была в эти дни случайная встреча с врачом, у которого когда-то начинал лечиться.
Но Николай отказался от его помощи.
Его пристанищем был заброшенный сарай на окраине города. Иногда оставался на
ночь в подвале, греясь возле труб парового отопления. Он порой вспоминал своих
близких, его тянуло к ним, и тогда он появлялся во дворе, бродил вокруг своего
дома. Но двери для него туда были закрыты. Только дворовой пес Джек, узнав его,
ластился и лизал ему руки.
Как-то осенним поздним вечером жена и дочь обнаружили его на земле у крыльца,
сжалились и затащили в комнату. Утром, уходя на работу, заперли его на замок.
Придя в себя от пьяной одури, Николай не мог понять, как он очутился дома. Руки
у него дрожали, неприятно сосало под ложечкой, еду организм уже не принимал,
хотелось воды, даже к вину уже не тянуло. Вечером он стал слышать «голоса» за
окном, за шкафом, под полом. «Голоса» звали его, угрожали, что-то приказывали
делать. На третий день жена с ужасом увидела, что муж ползает по полу, что-то
собирает, испуганно озирается и все время будто снимает с себя невидимые нити.
Ночью «скорая помощь» увезла его в психиатрическую больницу.
...Он лежал на спине с устремленным в одну точку взглядом, время от времени
что-то невнятно шептал. По его багровому лицу стекали крупные капли пота, голова
и руки тряслись мелкой дрожью. Отвечал с трудом, с длительными паузами, бранился,
когда его трогали за плечо, и снова впадал в забытье. Потом, как бы очнувшись,
просил дать ему вина или самогона.
— Ну дай, дай,— просил он,— тебе жалко самогонки? Дай выпить! Перед ним возникали
какие-то необычные видения, соединяющие в себе реальное и фантастическое. «Спасите!» — стонал он тихо. Санитарка
наклонялась к нему, поднося к губам поильник, уговаривая выпить немного поды.
Сделав несколько жадных глотков, Николай стискивал зубы, отворачивался, и опять
слышалось его глухое бормотание. Закрыв глаза, он быстро перебирал пальцами
одеяло и беззвучно шевелил губами.
Состояние Николая с каждым часом ухудшалось, пульс едва прощупывался, температура
нарастала, дыхание становилось шумным, прерывистым, углублялось нарушение сознания.
Врачи не отходили от него. Медсестры сосредоточенно выполняли назначения.
К ночи возбуждение стихло. Он лежал неподвижно, молча, с осунувшимся лицом и
полуоткрытыми глазами. Только редкие судороги подергивали его тело.
Все понимали, что это — конец. Находившиеся в палате больные алкоголизмом со
страхом наблюдали за мучительной смертью своего «собрата» и, уходя из палаты,
с напряженными лицами о чем-то негромко переговаривались между собой.
Утром Николая не стало. Ему было 38 лет...
Приехавшие за телом жена и родственники ничуть не удивились его смерти и, казалось,
даже не были огорчены случившимся.
— Ну что же, так и должно было все кончиться,— спокойно сказала жена.— Он замучил
пьянством всех нас и мучился сам. Теперь хоть дети смогут спокойно спать по
ночам. А ведь раньше он был в сущности неплохой человек.
В коридоре я увидел старушку, повязанную черной косынкой, из-под которой выбивались
седые волосы. Закрыв лицо старческими руками, она беззвучно плакала, прислонясь
к стене. Это была мать покойного.
Колхозница привезла свою тридцатилетнюю дочь, которая лечилась от алкоголизма
уже много раз всевозможными методами у самых известных специалистов, но безуспешно.
В запое она уходила из дома и жила у какой-нибудь собутыльницы. Чтобы заполучить
деньги на выпивку, продавала с себя одежду за бесценок. Четыре раза была замужем,
имеет двоих детей, которых воспитывает бабушка. Четвертый муж, не выдержав моральных
мучений, уехал от неё куда-то на север. Она нигде не работает, так как отовсюду
увольняют за пьянство.
— Почему пьете? — спрашиваю.
— А я знаю? — отвечает она и недоуменно пожимает плечами.
Мать сердится, кричит, угрожает:
— Я, что ли, буду знать? Я тебя, Наташка, ликвидирую, выгоню из дома! Помирай
под забором!
Дочь молчит, опустив голову. Алкоголь отнял у нее силы, волю, рассудок; потерян
стыд, утрачена совесть. Правда, одно время, будучи пьяной, читала молитву, стоя
на коленях, и крестилась: «Господи! Помоги мне, чтобы я уже больше не пила!
Дай мне силы, чтобы я смогла оторваться от пьянки проклятой!»
Последний раз ее лечил какой-то доморощенный «гипнотизер». Уложив больную на
кушетку, он заставил ее повторить три раза заклинание: «Не хочу быть пьяницей,
хочу быть хорошей матерью, чтобы уважали меня в семье и обществе. Брошу пить
и курить раз и навсегда!» В заключение «целитель» предписал ей в течение пяти
дней «не прикасаться ни к какому электричеству». Дома были вывернуты пробки-предохранители,
и пять дней семья жила в темноте. А на шестой день, когда включили свет, она
так напилась, что ее едва спасли.
Молодая женщина — представительница третьего поколения алкоголиков: дед и отец
страдали тяжелыми запоями. Обойдет ли стороной эта страшная беда ее детей, покажет
только время.
В силу некоторых причин (питейные обычаи, традиции и т. д.) сегодня значительная
часть населения пока ещё ориентирована на употребление алкогольных напитков.
И каждому человеку, на какую бы «теорию» он при этом ни опирался («культурное»
винопитие, «умеренное» употребление и др.), уверенность в собственной правоте,
«безгрешности» придает мысль, что так поступают очень многие люди. Вот почему
на вопрос, зачем вы употребляете спиртное, девять человек из десяти дают, примерно,
такие ответы:
«А что, разве нельзя?»
«Теперь так принято!»
«А кто в наше время не выпивает?»
«Я — как все!»
Какое-то извращенное чувство коллективизма!
Думаю, именно это чувство и боязнь оторваться от своей микросреды, нежелание
вступать с нею в конфликт удерживают в рядах пьющих еще многих людей, чьи личные представления о Добре не относят алкоголь к жизненным нормам. Каждый
такой человек легко согласился бы с любыми ограничениями и запретами, снял бы
«камешек» с души («знаю, что поступаю нехорошо, но не могу себя пересилить»),
а пока что он утешает свою совесть мыслью: «Не я один так делаю, значит, я не
хуже других, я такой, как все».
Поэтому я уже не удивляюсь, когда после очередной лекции среди вопросов из зала
обязательно слышу: «А вы сами, доктор, употребляете?» И тогда происходит, примерно,
такой диалог:
— Неужели не пробовали?
— За последние 30 лет ни капли!
— Что, никогда-никогда? Даже в свой день рождения?
— А зачем именно в день рождения?
— Ну как же! Чтобы веселее было!
— Мне и без вина весело!
Я вижу, что мне не верят. Не позволяют себе верить. Потому что, поверив, мой
собеседник чувствительно заденет собственную гордость, ощутит чье-то превосходство
над собой. Его бы вполне устроило, если бы я ответил, что позволяю себе «по
чуть-чуть», тогда я был бы на одном уровне с ним. Но я не -уступаю, я просто
говорю правду. Мой собеседник недоволен.
До сих пор не могу забыть давний почти курьезный случай, когда сила власти
алкоголя над человеком была использована для борьбы с этой самой силой.
...Все жидкости, содержащие спирт, в доме давно были выпиты — опохмелиться было
нечем. Но опохмелиться нужно было «позарез», так как Степан хорошо знал, что,
если не вольет в себя привычный яд, в нем проснется тот «страшный зверь», которого
он уже несколько лет ублажает вином.
Его тело медленно наливалось противной тяжестью, во рту пересохло, язык одеревенел,
мелко вибрировали пальцы. «Началось!» — со страхом подумал Степан. В квартире
стояла мертвая тишина, а звуки за окном казались необыкновенно сильными. Нарастала
непонятная тревога, появилось предчувствие беды. Жена еще вчера вечером после
скандала ушла и до сих пор не возвратилась. «Опять у соседей ночевала,— злился
Степан,— хотя бы рубль оставила! Ей бы такие мучения!» Он открыл аптечку и начал
перебирать пузырьки, надеясь отыскать какие-нибудь капли. Ничего не найдя, хлопнул
дверцей шкафчика, накинул телогрейку и вышел на балкон. Он уже дрожал, как в
лихорадке, в голове как будто стучали молоточки, внутри горело, в горле стоял
тошнотворный комок, ноги подкашивались. Каждый шаг отдавался толчком в затылке.
Он с трудом добрался до дивана, лег и незаметно для себя заснул. Очнулся он,
когда в коридоре щелкнул дверной замок. Степан вскочил и хрипло закричал:
— Ладно! Пойдем к врачу! Хоть сию минуту! Я готов, но дай сначала опохмелиться!
Дай, ради бога, прошу тебя! Выпью вина и сразу пойдем! Я ведь сам не свой, даже
соображать не могу! Пусть потом лечат, согласен!
Степан уселся на пол и стал лихорадочно натягивать носки, не попадая в них ногой.
Лицо его от напряжения сделалось багрово-синим. Наконец, застегнув дрожащими
руками пиджак, Степан был готов за глоток вина отправиться хоть «к черту на
кулички». Он уже не владел собой — им командовал «господин алкоголь».
Жена стояла неподвижно и внимательно следила за его действиями.
— Ну что ж, пойдем,— спокойно ответила она,— но только сейчас, сразу и без всяких
условий.
— Ну нет уж! — взревел Степан,— если лечиться, то только не здесь! Ты хочешь,
чтобы я себя на позор выставил? Да? Только в другом городе!
— Хорошо! Собирайся, поедем в другой город. Бери паспорт и бритву. Но знай,
что вино ты получишь, когда поезд отойдет от станции. Понял?
Они пришли на вокзал и минут через двадцать уже сидели в купе пассажирского
поезда. Когда состав тронулся, жена вынула из сумки бутылку портвейна. Увидев,
что муж не может удержать дрожащими руками стакан, она сама напоила его вином.
Таким способом уставшая, измученная женщина привезла из далекого города к нам
на лечение своего мужа, соблазнив его тремя бутылками портвейна — на каждой
остановке давала ему выпить полстакана вина.
Психиатрическую больницу супруги нашли уже поздно вечером. Степан плелся за
женой, упрекая ее в том, что она его совершенно не уважает, что готова сдать
его куда-нибудь, лишь бы от него отделаться.
Дежурный врач и медсестра искренне смеялись, когда услышали историю этого необычного
путешествия. Увидев похмельные страдания Степана, врач разрешил ему допить остатки
вина и повел его в отделение.
— Поезжайте спокойно домой,— говорила жене Пильного пожилая санитарка,— все
будет теперь хорошо, уж поверьте мне. Я столько их перевидала..., а ваш ведь
сам пошел в отделение.
Через 10—12 дней Степан смеялся над собой, своими дорожными приключениями и
просил провести ему самое эффективное лечение.
С тех пор прошло 20 лет. Сегодня герой этого маленького рассказа убежденный трезвенник
и активно борется с пьянством.
