Наука об алкоголе

Беседа шестнадцатая. Радость трезвости

Оглавление

Когда и где пить первую рюмку? — Похвала притворству. —Жизнерадостность, бодрость, трезвенность.— «Под знаменем воздержания от алкоголя...» — «Искусственно подбадривать себя нужно людям со скучной душой».

Из предыдущих бесед можно сделать такой вывод: согласованный возврат старших к утерянной ими трезвости — лучшая гарантия против расставания детей с прирожденной трезвостью.

И другой: ориентированный на счастье детей, этот возврат не может быть истолкован как принуждение к воздержанию, как голый запрет. Значит — и как «сухой закон» (традиционно «сухой закон» толкуется именно как запрет).

Ограниченность, неполноценность или по крайней мере вторичность всякого запрета как средства решения социальных проблем отмечаются обществоведами разной специализации — от философов до педагогов. Мнение последних нам, естественно, особенно интересно. А. С. Макаренко утверждает: «Дисциплина, выражаемая только в запрегительных нормах,— худший вид нравственного воспитания в советской школе». В. А. Сухомлинский вносит важное уточнение: «Запрещение — это один из очень нужных и эффективных приемов воспитания, если он умело применяется. Запрещением — если за ним стоит необходимый моральный авторитет запрещающего — предотвращаются многие беды...»

В качестве иллюстрации из семейной практики сошлюсь на опыт Никитиных. В своей книге «Мы и наши дети» они рассказывают о проведении домашних праздников,— конечно, без вина. Почему? Ответ таков: «Не потому, что у нас «сухой закон» или чей-то запрет. Просто ни к чему оно нам, это бутылочное счастье, ни к чему, и все».

Конечно, ни к чему оно всем. А «к чему» лишь тем, кто, совершив насилие над собой, а иногда и над близкими, прописал Джона Ячменное Зерно в своей семье в качестве равноправного домочадца (а мы знаем, что тот нередко становится и главой семьи). Вот этого-то и нельзя допускать ни в коем случае!

Многие родители, стремясь уберечь детей от пьянства, но не надеясь на авторитет своего родительского запрета, пытаются решить эту задачу, взяв под контроль пресловутую первую рюмку. Думают о том, как облагородить общение своих дочерей и сыновей с алкоголем, заранее убежденные, что вовсе оградить детей от воздействия питейной традиции невозможно, задают вопрос: «Когда подросток должен выпить первую рюмку?»

Донецкий врач и журналист, активный пропагандист трезвости Б. Я. Цирульский, понимая искреннюю озабоченность таких опекунов, недоумевает: «Почему же «должен»?» — и совершенно справедливо утверждает, что это слово обладает поистине нокаутирующей силой: антиалкогольное воспитание, исходящее из принципа «должен выпить», может уходить с ринга без боя. «Есть одна-единственная мысль, которую нужно нести всем читателям, слушателям, зрителям высоко и достойно,— продолжает Б. Я. Цирульский в журнале «Молодой коммунист». — Одарите своих детей радостью трезвости. Не терзайте себя вопросами: как, где, когда, с кем, сколько можно и должно пить? Спросите себя и других: зачем это нужно?»

Естественно, что, возражая, некоторые родители как раз и ответят: «Лучше дома, чем в подъезде. Лучше с папой и мамой, чем с приятелями сомнительной репутации». В сущности, такова же логика рассуждений при решении вопроса: со спиртным или без него проводить, например, праздничный школьный вечер? Педагоги вместе с родителями-общественниками подчас склоняются к алкогольному варианту. Мотив? Простой: «Не позволим — напьются украдкой». Между тем этот «железный» довод насквозь ложен. В действительности допущение алкоголя в школьные стены освящает выпивку официальным авторитетом альма-матер, создает эффект оправдания вина, придает высокий и незаслуженный авторитет Джону Ячменное Зерно. Обитатель подворотни обретает права гражданства.

В обоих случаях происходит, в сущности, одно и то же. Семья и школа, призванные быть своего рода пограничниками, стоящими у черты опасности перед привлекательностью и перед питейной привычкой, становятся соучастниками Джона Ячменное Зерно, помогают ему вступить в страну отрочества свободно, не в качестве нарушителя границы, а в качестве желанного гостя и открыто заниматься своей диверсионной работой.

Такое поведение старших — уступка выпивке, отступление перед пьянством. Разрешение пить подкрепляется моральным авторитетом. А надо, чтобы этот моральный авторитет поддерживал, согласно процитированному мнению В. А. Сухомлинского, запрещение. Впрочем, в таком случае запрещение переходит в свою противоположность — из внешней принудительной силы, сдерживающей и ограничивающей желания, оно становится внутренним побуждением, радостью, положительным стимулом соответствовать правильной идее.

И вот здесь нужно учесть очень точное и тонкое замечание Н. К. Крупской. «Для ребят идея не отделена от личности, — писала Надежда Константиновна.— То, что говорит любимый учитель, воспринимается совсем по-другому, чем то, что говорит презираемый ими, чуждый им человек. Самые высокие идеи в его устах становятся ненавистными».

Любой воспитатель знает, что обычно дети поступают так или иначе, следуя авторитету личности. Это нельзя не учитывать. Но только для начала. Прочно в поведении лишь то, что опирается на авторитет идеи, превращается в «идеальный поступок... для правильной идеи», говоря словами А. С. Макаренко.

В связи с этим важно выработать представление о том, что нужно делать воспитателю, чтобы в сознании и поведении молодежи укоренялась правильная идея — идея трезвости как главнейшей естественной, природной, жизненной силы человека, утерянной им в период предшествующего этапа истории, который не зря назывался основоположниками марксизма предысторией человечества в отличие от подлинной истории — коммунизма.

Нужно самим понять и разъяснить воспитанникам, что трезвый образ жизни — это не отказ от ее радостей, а их полное обретение. Нужно до конца разоблачить сложившееся сначала непроизвольно, а потом сознательно распространившееся мнение, что воздержание от опьяняющих жидкостей — это аскетизм, а проповедники воздержания — якобы ханжи. Трудно понять логику тех, кто и сейчас борьбу с пьянством с позиций абсолютной трезвости объявляет ханжеством.

Как известно, ханжеством принято считать притворнодобродетельное поведение и соответствующие взгляды. Надо полагать, притворные проповедники трезвости существуют. Однако нельзя на этом основании называть ханжами убежденных трезвенников, испытывающих отвращение к алкоголю. Бестактно называть ханжами даже и тех пьющих взрослых, кто, обращаясь к аудитории, честно осуждает свою слабость и остерегает других ссылками на собственный горький опыт. Здесь даже Сергей Есенин может быть взят за положительный пример — как доказательство в пользу трезвости (в математике это называется доказательством от противного).

Я человек не новый!

Что скрывать?

Остался в прошлом я одной ногою,

Стремясь догнать стальную рать,

Скольжу и падаю другою.

Я тем завидую,

Кто жизнь провел в бою,

Кто защищал великую идею.

А я, сгубивший молодость свою,

Воспоминаний даже не имею.

Я знаю, грусть не утопить в вине,

Не вылечить души Пустыней и отколом.

Знать, оттого так хочется и мне,

Задрав штаны,

Бежать за комсомолом.

Однако полная несостоятельность обвинений трезвенников в ханжестве доказывается прежде всего притворством пьющих — по крайней мере в начале процесса приобщения к выпивке.

То, что дети притворяются пьющими во время игр, подражая взрослым «добродетелям»,— это общеизвестно. Наконец, притворяется, что любит пить, и подросток. Это ему опять-таки нужно, чтобы выглядеть взрослым. Ему невкусно, но ради эффекта взрослости, ради куража и ради психологической защиты от физиологически невкусного алкоголя он сам себе и другим внушает, позируя:

И я пью — мне нравится вкус вина.

Я курю — мне нравится дым.

Вот здесь бы и нужно, вместо того чтобы объявлять ханжеством абсолютную трезвость, сказать подростку, юноше: «Дорогой! Не изображай из себя завзятого «питуха». Не лицедействуй, не будь ханжой!» Нельзя быть уверенным, что это замечание всегда окажется сильнее тяги к ложной мужественности, но воспитатель будет прав, если попробует испортить подростку такое самолюбование.

Однако самое главное в том, чтобы различать ханжество воспитателя и ханжество воспитанника, ребенка, подростка. У детей всякая борьба с соблазнами связана именно с притворством. Как нередко ребенок, подросток реагируют на то, что старшие не взяли его с собой в гости, сверстники не приняли в интересную игру, вызывающий(ая) симпатию юноша (девушка) не пригласил(а) на танец? Реакция — вслух или про себя: «Подумаешь, не больно-то и хотелось». Это для самоуспокоения, самоуважения, сохранения достоинства. Есть здесь лицемерие, желание казаться не во всем таким, каков ты есть сейчас на самом деле? Конечно.

Формула всякого самовоспитания — в том, чтобы стать лучше. А это нередко значит суметь совладать с соблазном, отказаться от привлекательного. Иными словами, сначала усомниться в безоговорочной верности авторитетного девиза «Будь самим собой!», а потом и поступить, так сказать, не «по течению естественных побуждений», а «поперек» или даже «против» них — зато в согласии с принятыми уже (однако не освоенными до конца) требованиями нравственности. И поначалу такие внутренние дисгармонии, когда нравственное чувство ушло вперед, а «тылы» поотстали, нужно выравнивать. Поначалу такие дисгармонии ликвидируются с помощью самопринуждения. Не исключено, что и с помощью притворства.

...Подростки сгрудились около товарища, который принес неприличные картинки, фальсифицирующие интимную жизнь взрослых. А несколько их сверстников — в сторонке. Кто-то и впрямь не видит в таких картинках ничего интересного. А кому-то они привлекательны, но ребята просто-напросто стыдятся. Говорят при этом: «Подумаешь — чего интересного...» В общем, изображают притворное безразличие. Но хуже ли оно естественной, искренней циничности?

Думаю, напрасно в современной обиходной морали (по разным причинам, в том числе и под влиянием западной литературы послевоенного времени, сделавшей популярным среди читателей образ честного, симпатичного циника) цинизм всегда ставится выше того притворства, которое состоит в том, чтобы казаться лучше, чем ты есть, совершать поступки, не вполне согласуемые или даже совсем не согласуемые с естественными побуждениями не очень высокого пошиба.

Такое распределение ценностей сомнительно с точки зрения не только этики самосовершенствования, но и его психологии. «Казаться — это тоже быть, только не для себя, а для других. Трус, который сумеет достаточно долго казаться храбрым, может в конце концов стать им. Это истина не только житейской, но и научной психологии», — считает видный советский философ и психолог И. С. Кон.

Уж кто-кто, а воспитатель должен отличать притворство, всего лишь навсего маскирующее порочность, от другого притворства, которое становится «подтягиванием» себя (иногда очень болезненным и всегда самопринудительным) под более высокий образец и является, таким образом, внутренней самокритикой и толчком к самосовершенствованию.

Что касается распространенных обвинений в ханжестве, адресованных трезвенникам, сторонникам абсолютной трезвости, то, думаю, что в данном случае обвинители, сторонники «культурного», «умеренного» винопотребления, проецируют — скорее всего неосознанно — на своих оппонентов собственный недостаток. Это явление как раз и называется в психологии проекцией.

Видимо, тот же механизм проекции часто присутствует и в тех случаях, когда воздержание от алкоголя трактуется как аскетизм. Для эпохи Возрождения было вполне логично и объяснимо в качестве противоположности святошам и религиозным аскетам выдвинуть образ презирающего церковные запреты гуляки, придав ему право считаться жизнелюбцем. Но теперь-то уж явный анахронизм почитать за образец жизни Фальстафа и Панурга!

Теоретическое опровержение этого обвинения — в истолковании трезвости как естественной, природной, жизненной силы человека, источника его желаний и способностей.

Достаточно прочесть беседу В. И. Ленина с Кларой Цеткин, чтобы убедиться: для Владимира Ильича отрицание алкоголя находится в согласии с отрицанием аскетизма. «Коммунизм должен нести с собой не аскетизм, а жизнерадостность и бодрость... Молодежи особенно нужны жизнерадостность и бодрость. Здоровый спорт... разносторонность духовных интересов... Революция требует от масс, от личности сосредоточения, напряжения сил. Она не терпит оргиастических состояний, вроде тех, которые обычны для декадентских героев и героинь... Пролетариат —восходящий класс. Он не нуждается в опьянении, которое оглушало бы его или возбуждало. Ему не нужно ни опьянения половой несдержанностью, ни опьянения алкоголем. Он не смеет и не хочет забыть о гнусности, грязи и варварстве капитализма. Он черпает сильнейшие побуждения к борьбе в положении своего класса, в коммунистическом идеале. Ему нужны ясность, ясность и еще раз ясность. Поэтому, повторяю, не должно быть никакой слабости, никакого расточения и уничтожения сил»[1]. Эти высказывания складываются в концепцию, в которой воедино спаяны и историческая закономерность трезвости (ненужность алкоголя восходящему классу), и указание на долг молодежи перед революцией, и требование ориентироваться на коммунистический идеал, и необходимость ценить жизнерадостность, бодрость, жизненные силы, столь необходимые и для полноты жизни личной, и для революционной борьбы.

Только с началом движения общества к коммунизму начинают сближаться, чтобы в конце концов принципиально совпасть, исторически (объективно) необходимое и субъективно желаемое, сущее и должное, естественное и осознанное, нравственное и целесообразное, полезное и приятное.

Здесь же хотелось бы обратить внимание и на то, что разные науки: философия+этика, с одной стороны, и биология+медицина — с другой, в сущности, одинаково определяют аскетизм и болезнь, фактически сближая тем самым обе аномалии человеческой жизни. Аскетизм — это подавление жизненных сил, влечений. Но и болезнь — это, как писал К. Маркс, «стесненная в своей свободе жизнь». Очень важно это иметь в виду, анализируя потребление алкоголя как один из самых распространенных источников, факторов заболеваемости и преждевременной смертности. Не разумнее ли ассоциировать выпивку не с жизнелюбием, а с «болезне- и смертолюбием»?

Полезно, наконец, обратиться просто к примерам жизни людей, воздерживающихся от алкоголя и никотина. Таковы, в частности, в большинстве долгожители нашей страны — люди, которые нашли способ жить полнокровно, не зная обычной старческой помощи, которые и в возрасте за 100 лет сохраняют способность к привычному труду, радостям семейной, супружеской жизни, отцовству и материнству, которые воспитывают детей, оказывающихся младше их же правнуков. Конечно, дело не в долголетии самом по себе, а в полнокровной и честной жизни.

Утверждения о трезвенности как аскетизме по меньшей мере ошибочны, а иногда, может быть, и своекорыстны. Подчас, видимо, человеку очень хорошо, по словам М. Горького, обладать истиной, которая снимала бы с него ответственность за его поведение. (В данном случае слово «истина», конечно употреблено не как обозначение точного, достоверного знания, а в значении «утверждение», «суждение».) Хорошо, удобно наклеить на трезвость ярлыки ханжества и аскетизма, перевести ее тем самым из разряда положительных качеств в разряд пороков — это избавляет от необходимости следовать норме воздержания от алкоголя.

Нужно поднимать авторитет трезвости, тем более что исторические дисгармонии в прошлом приводили к тому, что «сухозаконниками» в личной жизни были и святоши, и дельцы, и скопидомы, и трусы, и мрачные бирюки, и высокомерные гордецы, и самодовольные «постники». Характерно в этом отношении страстное признание Джека Лондона. «Избави меня бог от большинства средних мужчин, — писал он, — которые не годятся в «теплые ребята», у которых холодное сердце и холодная голова, которые не пьют, не курят, не ругаются, которым чужда и отвага, и чувство мести, и благородная выходка, потому что они никогда не почувствовали острых шпор жизни и у них никогда не зарождалось желание перескочить через ее границы и сделать что-нибудь необычное, что-нибудь мужественное и смелое. Таких не встретишь в кабаке, такие не мчатся по дорогам приключения, такие не могут любить до самозабвения; такие люди слишком заняты; им надо заботиться о том, чтобы не промочить ног, сохранить спокойное биение сердца и сделать своей посредственной личности карьеру, достойную посредственности».

Неприятных трезвенников немало в литературе прошлого и — увы! — настоящего. И напротив — немало симпатичных, милых пьяниц, алкоголиков. Это факты.

Тем не менее трезвость, всегда выше винопития, особенно красиво-ханжеского, точно так, как знание само по себе всегда выше невежества. Это уже не просто факты, а закономерность. Закономерность же обладает приоритетом перед единичными фактами. К тому же очевидно, что вопреки распространенному заблуждению своими хорошими качествами, пока они сохраняются и в той мере, в какой сохраняются, пьющие обязаны отнюдь не алкоголю — думать обратное значило бы оскорблять человека. Поэт и переводчик Л. Шерешевский подарил мне перевод четверостишия осетинского поэта Музафера Дзасохова, которое я предлагаю вниманию читателей:

Всю жизнь я с ядом враждовал спиртным.

Зеленый змий, будь проклят и заброшен!

Хорошего ты делаешь плохим,

Плохого же не делаешь хорошим!

Вот уже несколько десятилетий, как начало преодолеваться расхождение между трезвостью как общей целесообразностью и трезвенностью как индивидуальной добродетелью. Наступление этого этапа и отмечено упоминавшимся выше афоризмом: «Пьющий рабочий не мыслит, мыслящий рабочий не пьет».

Рассказывая о передовой рабочей молодежи 90-х гг., профессиональный революционер М. Н. Лядов писал, что «она резко выделяется своей личной трезвой жизнью...». Об этом же периоде и теми же словами писал М. Горький в романе «Мать», рисуя быт кружка рабочих социал-демократов, возглавляемых Павлом Власовым. Прототип Власова Петр Заломов в своей речи перед судом Московской судебной палаты 28 октября 1902 г. рассказывал: «Я не пил водки, не курил, не ругался скверными словами...»

Прямо-таки символичным представляется рассказ П. Заломова, знаменосца знаменитой Сормовской демонстрации 1902 г.: «...Я приготовил три знамени и понес их на демонстрацию. Они оказались кстати: у демонстрантов не было приготовлено знамени. Увидав в толпе много пьяных, я не хотел выкидывать флаги и пошел обратно. Увидев другую толпу, шедшую по Большой улице с пением, я присоединился к ней и вынул знамена...»

Мало кому известно, каким серьезным и опасным врагом оказался алкоголь для Октябрьской революции и какую роль в ее защите сыграла трезвость. В первые же дни, недели Советской власти алкоголь показал себя решительным союзником контрреволюции. Петроград, по словам управделами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевича, был затоплен шквалом пьяных разгромов. У Ленина в связи с этим событием есть такие строки: «...буржуазия идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая их (выделено мной.— С.Ш.) для целей погромов...»[2] Предшественник ВЧК, специальный комитет по борьбе с погромами, возглавляемый В. Д. Бонч-Бруевичем, вынужден был ввести в Петрограде осадное положение и ликвидировать бесчинства погромщиков путем красного террора. Ядро комитета составляли вызванные по приказу Ленина 100 «абсолютно надежных членов партии... (Для несения службы комиссаров)»[3]. Главной боевой силой комитета были гельсингфорские моряки, которые руководствовались обетом воздержания — клятвой: «Смерть тому, кто не выполнит товарищеского зарока не пить!»

Бонч-Бруевич вспоминает, что ежедневно докладывал Ленину о ходе борьбы с погромами, которые были быстро ликвидированы.

Что знает массовый читатель и зритель об упомянутых комиссарах? О гельсингфорских моряках? Практически ничего, хотя мимоходом борьба против контрреволюционной пьяной стихии показана и в трилогии о Максиме, и в многосерийном телефильме «20 декабря». Зато лихо пьющие комиссары — историческая фальшь, обязанная своим появлением, видимо, личным вкусам кинематографистов, — не редкость.

Примечательно, как заканчивается введение к одной из антиалкогольных книжек, изданной в 1919 г. Комитетом памяти В. М. Бонч-Бруевич (Величкиной), большевички, участницы революционного движения с 90-х гг.: «Под знаменем воздержания от алкоголя народилась и должна укрепляться коммунистическая Рабоче-Крестьянская Россия».

Да, революции, как образно говорил Маяковский, «тяжелые вещи». Они требуют максимального сосредоточения душевной энергии и физических сил, не допускают расслабления и безответственности. Когда возглавляемые Фиделем Кастро кубинские повстанцы готовились к своей легендарной экспедиции на «Гранме», в их подготовительном лагере в горах неподалеку от столицы Мексики был установлен «сухой закон». Фидель назначил «ответственным за кадры» в этом лагере Эрнесто Че Гевару, который писал, что революционер-партизан должен обладать железным здоровьем. Этому, в частности, и служило требование воздержания от алкоголя.

Надо, надо поднимать авторитет трезвости. Этому, в частности, призвана помочь и пропаганда высоких образцов, пример тех, с кого можно «делать жизнь».

Владимир Ильич Ленин был, по словам Максима Горького, человек, «чуждый привычки к вину, табаку».

Мне довелось знать умершего несколько лет назад Александра Николаевича Емельянова, в 1917 г. просто Сашу, 17-летнего юношу, но уже большевика с марта того же года, помогавшего отцу и матери охранять Ильича в Разливе. Интересен пересказ Александром Николаевичем эпизода в первую ночь у озера, известного также (с расхождением незначительных деталей) по «Синей тетради» Э. Г. Казакевича.

«Началось... с мелочи,— вспоминает А. Н. Емельянов.— Отец посоветовал Владимиру Ильичу закурить для дыма против кемаров.

— Нет,— возразил Ленин,— ради комаров привыкать к этой страстишке не стоит. Вредная страстишка. Мелкая и вредная.— И продолжал с лукавой иронией: — Так я прожил скучную жизнь, не курил, не пил вина, за барышнями почти не ухаживал... А интересную все-таки жизнь, как вы думаете?

Этот мимолетный разговор наводит на серьезные размышления. Конечно, самоотверженность и самообладание Владимира Ильича выражались отнюдь не только в отказе от вредных привычек, мешающих самому главному — революционному делу. Они, эти самоотверженность и самообладание, пронизывают каждый его день и час. Но важно подчеркнуть, что и образ жизни Ленина был всецело подчинен великой цели.

Известно, Владимир Ильич всегда придерживался трезвости. Я специально это подчеркиваю. Считаю: пристрастие к алкоголю — одна из самых крепких веревок, мешающих движению сегодняшнего Человека».

А вот что пишет, вспоминая сибирский быт, жена Якова Михайловича Свердлова: «Затем Яков Михайлович начинал священнодействовать у плиты — и все садились за стол. Веселью и шуткам не было конца, однако спиртного за столом никогда не бывало. Яков Михайлович совершенно не пил ни водки, ни вина, говоря, что искусственно подбадривать себя нужно лишь людям со скучной душой».

Пропагандируя высокий положительный пример, необходимо учитывать некоторые психологические особенности. Нужно найти ответ на вопрос: почему такой пример, при всем уважении подростков к нему, своего рода пиетете, иногда не оказывает непосредственного воспитывающего действия? Это явление известно и педагогам, и родителям.

Подростки преклоняются перед высочайшим авторитетом великой, героической личности, но смотрят на нее исключительно снизу вверх. Если такой пример воспринимается ими как далекий, недосягаемый, то он и не становится стимулом самовоспитания. А бывает это тогда, когда воспитатель подает образец как нечто готовое, чуть ли не дарованное великому человеку природой или судьбой, игнорируя путь преодоления, который тот проделал, чтобы стать собой, путь самосовершенствования. Между тем известно, например, что юноша Владимир Ульянов, когда ему было 18 лет, в казанский период жизни, начал курить и Мария Александровна не без труда смогла его убедить бросить это дурное занятие. Вот как рассказывает об этом Анна Ильинична Ульянова-Елизарова: «Володя начал покуривать. Мать, опасаясь за его здоровье, бывшее в детстве и юношестве не из крепких, стала убеждать его бросить курение. Исчерпав доводы относительно вреда для здоровья, обычно на молодежь мало действующие, она указала ему, что и лишних трат — хотя бы копеечных (мы жили в то время все на пенсию матери) — он себе, не имея своего заработка, позволять бы, собственно, не должен. Этот довод оказался решающим, и Володя тут же — и навсегда — бросил курить».