Оглавление
Я ему, конечно, не верю, но предпочитаю
промолчать. Бессмысленно высказывать ему неверие прямо, ведь он будет думать,
что я это делаю специально, дабы на него воздействовать. Это — стреляный
воробей, всегда найдет повод, чтобы напиться.
Настала очередь того любознательного,
который засыпал меня вопросами. Он сидит через три стола от меня. У меня к нему
единственный вопрос. Собственно, я повторяю один из его вопросов, адресованных
мне:
— С какого возраста пьете?
— С пятнадцати лет.
Теперь вижу, что одним вопросом не
ограничусь.
— Сколько вам лет?
— Двадцать шесть.
Мне было лишь на год больше, когда
окончательно перестал пить.
— Вы пьете регулярно все одиннадцать
лет?
— Пил регулярно десять лет. Вот уже год
не пью.
Чуть раньше он с неутомимой энергией
задавал мне вопрос за вопросом. На сей раз быстро и впопад отвечает.
Приведу лишь основные моменты из нашей
словесной дуэли. Еще в бытность его школьником попивал дома сливовицу. Находясь
вне дома, старался не пить, но по окончании школы стал пьяницей. Не помогли ни
служебные, ни домашние осложнения, возникшие на почве его пьянства. На лечение
попал в состоянии белой горячки.
— В чем проявлялся у вас бред?
— Я слышал голоса, видел фигуры.
Это интересует всех, но вопросы задает
председатель:
— Что это были за фигуры? Вы их
узнавали?
— Нет. Никого не узнавал. Я их не знал.
Их было много, и они мне угрожали.
Председатель продолжает спрашивать:
— Как они угрожали?
— Не знаю. Даже не знаю, что они мне
говорили. Но определенно угрожали. Точно угрожали, так как я их боялся.
Кто-то спросил, повторялся ли этот бред.
Не повторялся.
В числе присутствующих — очень крупный
пятидесятилетний мужчина с мощными плечами. У него необычайно большие руки.
Ладонью, широченной и толстой, как блокнот медсестры, в котором она делает
пометки, он опирается о стол. Кажется, что он оставит на столе вмятину. Вопрос
обращен к нему:
— Вы давно воздерживаетесь от алкоголя?
Взмахнул одной рукой, потом другой.
Голос у него громоподобный.
— Да выпил я. Такая злость меня взяла,
что выпил. На масленицу.
Он пыхтит и озирается по сторонам.
Гневно сверкают глаза, словно хочет найти среди собравшихся виноватого в его
собственном проступке.
— Устроил сыну свадьбу. Сущее наказание,
а не свадьба. Разозлился ужасно. Да ведь сопляк слюнявый. Женился на
семнадцатилетней. Да я до сих пор прийти в себя не могу. Да...
Он повысил голос, и я с замиранием
сердца ждал удара его кулака, огромного, как кувалда. Если стукнет по столу, то
в мгновение расколет его на две части.
Тот, с усиками и бородкой, сидит
напротив этого громилы.
Голоском жаворонка прощебетал:
— Скажите, вы выпили непреднамеренно, то
есть бессознательно, или сознательно?
— Да сознательно — у силача нет
комплексов, — сознательно выпил, конечно сознательно.
— Это был рецидив?
Вот так когда-то Давид раздразнил
Голиафа.
— Разве же я сказал, что не был? Да был
рецидив, черт побери! В тишине, казалось, еще звучал его голос. Воинственность
силача и въедливость жаворонка оживили собрание.
Председатель спросил:
— Когда же это случилось?
То ли председатель запамятовал, то ли
вопрос он поставил намеренно.
— Вы что, оглохли, ведь я уже говорил —
на масленицу.
Верзила действительно взбешен. Он вышел
из-за стола, двинулся к дверям. Беспокойно переносит тяжесть своего тела с
правой ноги на левую. С левой на правую. И снова.
Жизка в такие минуты перед взрывом
немеет.
— На масленицу. И два раза кряду,—
кричит уже от двери. Ладони больше не видно. В воздухе угрожающий взмах кулака.
В полемику впервые вступает медсестра:
— Мы получили извещение, что вы должны
были пойти на лечение в стационар в Червеном Дворе.
— Я?! — мужчина еще стоит в дверях. — А
зачем мне туда идти? С тех пор я не пью!
— Вы утаили от нас рецидив.
Последнюю реплику произнесла не сестра.
Жаворонок прямо-таки прощебетал этот упрек. Он мне все больше нравится.
Правильный парень.
— Да что же я утаил, черта что ли утаил.
Вы же нее слышали. Что же я утаил, ха?
— Вы утаили от нас рецидив, — бородач
спокойно опирается о край столика. Не моргнув глазом объясняет оппоненту:
— Вы признались только сейчас. Сейчас,
когда в поликлинике уже известно, что ваша жена сообщила в Червеный Двор о
нарушении вами режима воздержания.
— А когда же я должен был рассказать,
ха? — не сдавался мужчина.
— Две недели тому назад. На последнем
собрании.
— Да ведь тут были женщины. И собрание
было праздничным. Это было бы не к месту.
Ага! Кроны в мисочке, наверное,
предназначены дня таких случаев. Встречи бывших пациентов вместе с женами. То
есть для лимонада, а может быть, для кофе и бутербродов.
— Вы обязаны были зайти в консультацию и
рассказать о том, что с вами случилось. — Жаворонок жалит как оса. — Вы должны
были первым сообщить.
Он закончил свое сольное выступление.
Поглаживает бородку тремя пальцами. Я с самого начала представлял его себе
таким.
У мужчины еще драчливое настроение, но
он уже не так оглушителен. Злость в голосе и резкие движения уступили место
разумным аргументам. Оправдывается: семейные затруднения вызвали кризис, и он
не выдержал.
Его призывают перестать разыгрывать
спектакль и прекратить ссылаться на личные проблемы, которых у каждого не
меньше, чем у него. Пусть скажет прямо, что солгал, и его оставят в покое.
Задетый за живое мужчина сознается
только в рецидиве. Не выпивающий полгода бородач хочет от него услышать,
признает он свою вину или нет.
Тишина.
Из-за закрытого окна не слышно даже
городского шума.
Молчат члены КЛУС, молчит председатель.
И силач молчит. Лицом к лицу с ним сидит его симпатичный оппонент с голосом
жаворонка и жалом осы.
Секунда. Две, три, четыре.
Наконец, в комнате загремело:
— Да, я допустил ошибку, казните меня. И
готов за нее отвечать. Но в лечебницу не пойду! С тех пор не пил. И не буду
пить.
Последнюю фразу произнес кротко и
довольно убедительно. В душе его еще шла борьба между гордыней и смирением.
Если его ответ действительно результат внутреннего конфликта, подкрепленный
решением бороться с собой до конца, он победил. Если нет, то каждую минуту
можно ждать очередного рецидива.
Через четверть часа начинается
телепередача хоккейного матча.
Второй из двоих, сидящих слева от меня,
подвергался принудительному антиалкогольному лечению по решению суда. За целый
час он не сказал ни слова. Если бы я к нему не обратился, вероятно, молчал бы
до закрытия собрания.
— Когда вы начали лечиться?
— После отбытия наказания.
Мне интересно, за что он сидел, но,
конечно, не спрашиваю.
— Совершил преступление в нетрезвом
состоянии.
— Как долго не пьете?
Отвечающему на вид лет тридцать. Он
говорит четко и определенно, не изворачиваясь и не пытаясь что-нибудь утаить
или приукрасить.
— Шестнадцать месяцев.
— Как вы приняли решение суда о
принудительном лечении. С пониманием или возмущением?
— Я осознал свою вину и хотел лечиться.
Действительно хотел лечиться.
Таких случаев не много.
— Вы это поняли сразу или позднее?
— Я был готов к худшему. Наказание и
решение о лечении были для меня облегчением.
Говорит спокойно, тихо, обдуманно.
Сочувствую ему. Правда, это ничего не значит. Меня что угодно может
разжалобить. Я склонен верить и тем, кто меня неоднократно обманывал.
— А посещение этих заседаний тоже
предусмотрено решением суда?
— Нет. Но хожу сюда регулярно. Здесь
нельзя врать. Вранье сразу видно. Ложь тут никто никому не прощает.
Минуты правды сложились в час.
Немного времени — много помощи.
Выяснилось, что не все спешили на
хоккей.
Мне нравится участвовать в открытом и
честном поединке. Здесь не нужно большого красноречия.
На такое собрание может прийти каждый
желающий. Двери открыты для всех. Пришедшему могут задаваться любые вопросы.
Исключений не делается ни для кого. От ответа никто не освобождается. Это и
понятно. Ведь выслушивать рассказы других, содержащие деликатные подробности, а
самому помалкивать было бы по меньшей мере неэтично.
На обратном пути я спросил шофера о его
впечатлении от собрания. Я наблюдал за ним целый час и заметил, что его
интересовало все, о чем там говорилось. В самом деле это так или только
показалось? Он был там целый час. Вопросов не задавал и его тоже не спрашивали.
— Сначала, — сказал он, — было
интересно, как при чтении захватывающей книги. Но когда принялись за того
великана, я испугался. Сидел около него, но боялся не его, а за него.
До сих пор шофер связывал рецидив только
с нарушением закона. Он знал, что каждое такое нарушение влечет юридическую
ответственность. Поэтому испугался, что мужчину арестуют.
— Страх этот длился недолго, — продолжал
шофер, — но когда он встал из-за стола и направился к двери, я был убежден, что
он потопает отсюда.
Я заверил его, что он может не
осторожничать и честно признаться, если ему было скучно. Он улыбнулся. Потом
доверительно сообщил, что первое время (после развода с женой) он посиживал в
пивной. Чтобы уйти от одиночества, которое подстерегало его в каждом углу
опустевшей квартиры. Он вовремя понял, что такой уход ведет к алкоголизму.
Шофер изредка напивается. Но в самом
деле изредка.
Дорогой мы не вели антиалкогольных
дебатов. Не обсуждали услышанные истории, касающиеся пьянства, но, как мне
кажется, такие диалоги реальных, а не вымышленных лиц можно было бы иногда
показывать зрителям. Это пошло бы на пользу обеим сторонам. Потребовалась бы
тщательная подготовка и смелость, но результат был бы однозначным. Ведь в жизни
нет актеров и зрителей. Роли все время меняются. И не раз. Грань между сценой и
зрительным залом стирается. И иногда очень быстро.
Каждый из нас играет свою роль. Высшее
искусство состоит в том, чтобы сыграть ее мужественно и честно. Независимо от
того, аплодируют или освистывают.
До сих пор, однако, не знаю, для чего
находилась на столе рядом с мисочкой бутылочка с таблетками антабуса.
А хоккей мы в конце концов проиграли.
После этого собрания прошло два года.
Шофер, который вез меня тогда, позже в
нетрезвом виде совершил аварию. Остался жив, но причинил значительный
материальный ущерб. Ожидает суда. Из-за всего этого у него окончательно
«отказали тормоза». Пьет. Тогда на собрании он был зрителем, сегодня же мог бы
стать его активным участником. И то, что мы сидели вместе на заседании КЛУС,
было лишь случайностью.
«Кто молчит, того хоронят»
(греческая пословица)
