Беседа
четвертая. Процесс приобщения к выпивке: каковы его причины?
Оглавление
Почему
ребенок расстается с трезвостью?— «Обычай — деспот меж людей». — В гостях у
тети Вали мы пьем за любовь.— «Травмопесни». —Романтизация выпивки. —
Сухомлинский: «Развенчивать эту «красоту»!».
Наша предыдущая беседа началась с
постановки вопроса о вине взрослых перед детьми в том, что большинство
последних рано знакомятся с алкоголем и приобщаются к его употреблению. Чувство
вины — достаточно частый мотив в читательских письмах-откликах. Иногда оно
переживается очень остро. Журналист Зорий Балаян рассказал в «Литературной газете»
о самоубийстве его знакомого, мастера на все руки, который не вынес мук
совести, поняв, что именно его приверженность к вину стала причиной умственной
неполноценности его детей.
Сразу скажу, что подобные случаи —
редкость. «Чувство вины,— как правильно заметил В. А. Сухомлинский, — благородное
чувство воспитанного человека. Не переживает вину только дурак и дремучий
нравственный невежда».
Между тем такая невежественность — один
из спутников деградации спивающихся и спившихся, и, по мнению клиницистов,
переживание вины — редкий гость в душах алкоголиков. Однако тем, чьи умы и
сердца еще не изъедены полностью алкогольной коррозией, это чувство
свойственно, и оно плодотворно в той мере, в какой способствует трезвому и
честному осознанию ответственности.
В данном случае нам важно верно
осознать, какими нашими ошибками и просчетами вызывается приобщение к алкоголю
вступающего в жизнь человека. И если мы вспомним сейчас процитированное выше
стихотворение А. Межирова, то обнаружим вне ребенка три темных силы,
встречающие его у порога жизни и которые сообща могут сделать неизбежными его
знакомство, а потом и приятельские отношения с Джоном Ячменное Зерно. Эти три
пятна — питейный прилавок, питейные общественные привычки, а кроме того,
овеществленная в произведениях литературы и искусства привлекательность
алкоголя и его употребления. Вместе они образуют причины, или причинный
комплекс приобщения к алкоголю.
Таким образом, мы знакомимся с еще
четырьмя «при», с которыми в какой-то мере уже познакомились, изучая механизм
приобщения к алкоголю. Это было связано с тем, что в живой жизни условия
действия механизма, причины и само его действие в общем-то тесно взаимосвязаны.
Итак, человек вступил в жизнь.
Чешский поэт Людвик Ашкенази изображает
это событие таким образом:
Человек родился и сразу —
В крик.
Никто его не понимает,
Но все ему рады.
А вот и я! — кричит человек.—
Я жить пришел!
Я, случайно, не ошибся адресом?
Родился у добрых людей?
Мы отвечаем на эти вопросы: да, не
ошибся. Да, у добрых. Но, будучи трезвыми реалистами и глядя в глаза правде,
признаем, что и эти добрые люди сами по себе не лишены недостатков и пороков и
что по адресу, где прописывается наш новорожденный соотечественник, обитают и
злые силы, среди которых небезызвестное пресмыкающееся — Зеленый змий.
Как и почему возник этот своеобразный
персонаж нашего быта, несколько ниже, в другой беседе, потому что это вопрос
истории. Сейчас наша задача — основательно разобраться в питейном причинном
комплексе, который и обусловливает приобщение ребенка, подростка, юноши к
употреблению алкоголя.
Говоря о питейном прилавке, нужно,
во-первых, иметь в виду, что он включает и систему государственной и
кооперативной реализации спиртных изделий, и домашнее производство питей (так
именовались издавна алкогольные изделия). Во-вторых, алкогольный прилавок, как
нетрудно убедиться, действует на каждого человека не автоматически, не с
фатальной неизбежностью. Немало советских людей являются полными трезвенниками.
Среди них и те, кто остерегается алкоголя, будучи научен горьким опытом
собственного алкоголизма или пьянства, и те, кто убежденно противостоит Джону
Ячменное Зерно.
Дело здесь в том, что человек
закономерно приобщается к спиртному, как правило, тогда, когда все 3 «при» ППК
(так я сокращаю словосочетание «питейный причинный комплекс») нападают на него
сообща. Прилавок поставляет ему источник отравления. Питейные привычки
понуждают использовать опьяняющие средства в разного рода житейских ситуациях,
а сложившаяся в течение веков привлекательность алкоголя или питейного обряда
парализует способность человека сопротивляться приему алкоголя, несмотря на его
осознаваемую вредность и природное отвращение организма к спирту.
К сожалению, эта закономерность
срабатывает в основном успешно. Благодаря чему? Благодаря, во-первых, очень
большой доступности прилавка. Благодаря, во-вторых, очень широкой
распространенности питейных привычек. Благодаря, наконец, тому, что винопитие
очень часто изображается или выглядит весьма привлекательно, а зло пьянства —
напротив — не находит достойного воплощения, только благодаря печальному
стечению этих негативных влияний и дается старт описанному в предыдущей беседе
механизму приобщения к алкоголю. Только благодаря этому большинство молодых
людей, по выражению представителя ЦК ВЛКСМ на Киевской всесоюзной
межведомственной конференции по борьбе с пьянством, «вырастает с убеждением,
что без этого (т. е. без выпивки.— С. Ш.) нельзя».
Как возникает такое убеждение?
Отметим влияние ближайшего окружения
ребенка и подростка, так называемой социальной микросреды. Это все то же
влияние мира взрослых, опосредованное, однако, сначала мнением и поведением
родителей, а позднее авторитетной группы сверстников.
Наиболее распространенные случаи, когда
ребенок знакомится с выпивкой в семье или у ближайших соседей,— это
разнообразные домашние торжества или важные события. Как правило, они связаны с
радушным или почетным приемом гостей. Иначе говоря, обстановка, в которой
ребенок наблюдает винопитие, обязательно или радостная, или приподнятая, или по
крайней мере (например, при траурных церемониалах вроде поминок) торжественная,
строгая — в общем, красочная и впечатляющая, поражающая детское воображение.
Конечно, весьма часто вся эта разного рода эстетика исчезает, но этого ребенок
уже, как правило, не видит. Что касается изображения подобных событий в
произведениях искусства, то в них превращение свадеб, крестин, поминок в
заурядные грубые попойки остается обычно вообще за кадром.
Если мы возьмем, так сказать, среднюю
равнодействующую всех ситуаций домашнего винопития, то это — гости,
гостеприимство. Как можно, принимая гостей по какому бы то ни было поводу, не
поставить на стол спиртное и, по крайней мере, в том количестве, какое было у
твоего гостя, когда ты был у него?
Для многих это и впрямь почти
неразрешимое положение. Подпоить или даже напоить гостей считается столь
обязательным, а поступить наоборот — столь стыдным, что даже люди, страдающие
от пьянства, часто не решаются полностью отказаться от алкоголя, изгнать его из
своего дома.
Такова тирания питейных нравов и
предрассудков. И опять обращусь за подтверждением этого факта к художественной
литературе.
Когда герой повести В. Крупина «Живая вода» Кирпиков бросил
пить, это повергло односельчан в недоумение: «Что с мужиком случилось? Был человек
как человек, сейчас неизвестно что».
Даже жена-страдалица не вынесла людской
молвы и неожиданной непохожести на большинство. Бросила мужу гневное:
— Да будь ты лучше пьяней грязи, да живи
по-людски.
— Пил — не считала человеком, перестал
пить — опять не человек!..
— Пей, да в меру.
Мало ли говорено уже об этой мере? И
когда, и сколько, и с кем, и по какому случаю! Да только не арифметикой и
перечнями проверяется эта мера, а людскими мнениями. Через них-то и труднее
всего многим перешагнуть. И сам-то герой повести, новообращенный «сухозаконник»
Александр Иванович Кирпиков, «в прежней своей жизни со стыда бы сгорел, что
гостей не упоил вусмерть...» Верно, иной раз ведь именно «вусмерть» и есть
мера, изменить которую решаются немногие.
К слову сказать, герой интереснейшей
повести В. Крупина изменил. Устоял против обычая, который хоть и «деспот меж
людей», по проницательному замечанию А. С. Пушкина, но людьми же и создается.
Но если противодействие питейным нравам
ребенок наблюдает нечасто, а подчинение им демонстрируют его папа, мама,
дедушка, бабушка, которых он любит и уважает, то эти любовь и уважение
волей-неволей и переносятся на поступки авторитетных старших.
Помните страх учащегося кременчугского
ПТУ Валерия Г. перед праздниками?
Или у В. Амлинского: пить не хочется, но
оказали честь любимый отец и его симпатичная гостья?
Влияние на ребенка домашнего
винопотребления, если оно является повседневным делом, и к тому же
привлекательным, т. е. не сопровождается эксцессами и избиениями того же ребенка,
столь явно и однозначно, что вызывают крайнее удивление и возмущение изредка
проникающие на страницы печати такие рекомендации, которые способны лишь
сделать домашнее пьянство еще более постоянным и — главное — еще более
соблазнительным. Один из активных пропагандистов умеренного «культурного»
винопотребления — Д. Сац, подписавшийся «врач», сожалеет, «что из поваренных
книг сегодня нельзя узнать рецепты домашних наливок, крюшона, глинтвейна и
др.». Автор этого сетования с удивительной для медика наивностью полагает, что
«незнанием... этого ассортимента объясняется нередкое и незаслуженное
предпочтение водки всему остальному», хотя сам чуть выше — явно невольно!— дает
опровержение своему предложению. Расхваливаемые им хмельные изделия домашнего
приготовления, как вполне правильно сказано в его корреспонденции, «могли бы
привить вкус к некрепким винам и напиткам».
Относительно того, как и с чего
вырабатывается у детей и подростков вкус к опьянению, нам еще придется
специально говорить несколько ниже. Здесь же хотелось бы подчеркнуть порочность
самого одобрения семейного винопотребления, пропагандистского санкционирования
изготовления самодельных вин, и без того распространенного излишне широко.
Автор или не знает, или забыл все то, что писали его предшественники —
отечественные врачи в конце XIX в., когда в связи с изменением форм реализации
алкогольных изделий — расширением выносной их продажи в бутылках — в России
стало реальностью менее распространенное прежде домашнее пьянство, охватившее и
детей.
Что касается привития вкуса, то именно в
этом и состоит главная вина родителей перед детьми, приобщающимися к алкоголю.
Именно вкус выпивки превращает потребление вина в семье в фактор ранней
алкоголизации ребенка.
Формированию питейных установок подростков
(обычно закреплению этих установок, зародившихся еще в детстве) в большей мере,
чем семья, способствует компания сверстников, в которой пить по-взрослому,
по-мужски похвально и достойно, а сопротивляющийся третируется как «ханжа» и
«слабак». Бывает, конечно, и так, что подростковая компания воспринимает из
«взрослой» культуры противоположные нормы поведения и превращает их в свой
закон. Тогда вырастают люди, стойко сопротивляющиеся питейным обычаям или даже
борющиеся с ними. Что касается отщепенцев-одиночек, то они, как правило,
сдаются. «Все собираются на праздники со спиртным — мы желаем быть с ними» —
таково уже знакомое нам объяснение омских школьников. Характерный, между
прочим, психологический софизм: если пьет своя группа, то считается, что пьют...
все. При этом человек может знать о существовании непьющих (из наблюдений, из
книг и т. д.), знать о преимуществах трезвого образа жизни. Такие аргументы
часто даже не рассматриваются — столь велико влияние своей группы.
Расследуя происхождение убеждения «без
этого нельзя», мы должны обязательно назвать очень сильное влияние мира
информации, ускоренно возрастающее по мере взросления ребенка и роста его
грамотности. Это опять «взрослая» культура.
Истина же, к сожалению, в том, что
алкоголь и выпивка изображаются привлекательно нередко даже в произведениях
литературы и искусства для детей... дошкольного возраста, и это способствует
уже с ранних лет формированию положительного отношения к питейным обычаям.
...Издательство «Малыш» (!) выпустило
книжку-раскраску, где ребенок должен раскрасить «внутренности» холодильника, в
котором изображена... бутылка шампанского.
...Журнал «Мурзилка» поместил рассказ, в
котором два соседа подымают чарки с вином за здоровье помирившего их
мальчугана, и сопроводил этот умилительный сюжет красочной иллюстрацией на всю
ширину страницы.
...Популярнейший литературный герой
детства по фамилии Степанов и по имени Степан на старости лет посетил Францию.
И там ...подняв бокал искристый,
за французских коммунистов
Выпил наш пенсионер.
...Моя дочь, знающая, что выпивка — зло,
в одиннадцать лет смотрела кинофильм «Внимание, черепаха!». Я знал, что это
хвалимый фильм, и решил удостовериться, что не зря. Согласен с высокой оценкой
кинокартины. Но есть в этом полезном произведении эпизод, наблюдая который
дочка недоуменно и встревоженно посмотрела на меня. Маленькая героиня фильма
видит издалека, как к подъезду подкатывает свадебный кортеж, как из машин
выходят красивые люди, как летят вверх пробки из бутылок с шампанским и струи
вина красиво льются в красивые бокалы. Как прекрасная сказка, в замедленной
беззвучной съемке проходит перед глазами маленьких зрителей это видение.
...Два воскресенья подряд приходили дети
в гости к своей любимице тете Вале смотреть сказку «Горя бояться — счастья не
видать». Два дня в спектакле для малышей звучали рефреном строки Бернса в
переводе Маршака: «Мы пьем за старую любовь, за дружбу прежних дней»,— и
полюбившиеся юным зрителям герои сдвигали чары с вином.
Не будем пока задавать вопросы: почему и
зачем это? Отвечает ли эта алкогольная оснастка хорошим произведениям
искусства, их идейно-художественным потребностям? Зададим другой: привлекают ли
подобные эпизоды детей к выпивке? Обязательно привлекают. Не могут не
привлекать.
Парадоксально, но факт: мощные средства
совершенствования человека — литература, периодическая печать, радио,
телевидение, кино, изобразительное искусство — выступают (как правило,
независимо от декларируемых целей и исповедуемых идеалов) пропагандистами
вино-употребления.
Писатель Василий Белов в одной из своих
статей справедливо осуждает тенденцию к реабилитации пьянства в произведениях
литературы и искусства, обвиняя своих коллег за такой показ питейных сцен,
который облагораживает порок.
Подчас приходится слышать: правомочно ли
обвинять в пропаганде винопотребления литературу и искусство, если дети и так
наблюдают его в повседневной жизни? Эта отговорка может быть признана ложной по
меньшей мере по двум причинам, хотя достаточно было бы и одной.
Во-первых, литература, искусство — это
специфические «инструменты» общественной жизни, призванные именно поднимать
нравственный и эстетический уровень человека. Во-вторых, даже если писатель или
художник изобразил то же самое, что ребенок, подросток видит в жизни, то
изображенный порок, если он тут же не разоблачен, действует со значительно
большей совращающей силой.
Пьет отец или сосед — это, конечно,
беда. Но вот если пьют хорошие артисты или положительные герои в книге хорошего
писателя — это уже пропаганда куда более выразительная, чем анализ статистики
или беседа врача. Процитирую письмо из почты молодежной газеты «Ленинская
смена» (г. Горький): «Вино всегда поможет. Лекарство лучшее — вино. Да взять
литературу. Хотя бы Гранина «Иду на грозу». Это произведение положено читать по
школьным программам. А там положительный герой, славный, смелый, молодой
советский ученый Крылов, по поводу неприятности на работе напивается... Ю.
Нагибин в рассказе «Пик удачи» пишет об одном великом, талантливом ученом: «И
он пил вино. Много вина, чтобы отключился усталый мозг». А уж куда нам,
грешным, девятнадцатилетним?»
«...Маленькие и взрослые ежедневно,
ежечасно пользуются услугами кино, телевизорами, театрами и другими видами
духовной информации. Это хорошо. Но плохо то, что почти в каждой киноленте, в
каждой передаче голубого экрана пропагандируются выпивки, групповые, одиночные,
и эти сцены, кадры смотрят миллионы граждан.
Этот вид наглядной агитации во сто крат
больше прививает соблазн к выпивке, особенно подросткам, чем это делается в
семьях за праздничным столом.
В кинолентах, на телеэкранах пропаганда
выпивки поставлена, можно сказать, на промышленную основу. В. Ищенко.
Ворошиловград».
В этом случае, объясняя внедрение в
жизнь моральных вредностей, психологи как раз и говорят об эффекте «ореола»,
«нимба», «сияющего обобщения» — одном из ряда казусов нашей воспитательной
работы, когда грубые оплошности взрослых оборачиваются ущербом для детей. И чем
авторитетнее пропагандист, воспитатель, тем прочнее усваивается то, что он
пропагандирует,— содержание же проповеди для детей и подростков играет, к
сожалению, слишком часто роль второстепенную.
«С экрана часто пропагандируют все ту же
выпивку,— пишет почетный академик Т. С. Мальцев,— киногерои, даже
положительные, не обходятся без подобного рода увеселений. Получается, так
сказать, «положительная» выпивка, результат от которой явно отрицательный».
Велика вина «нештатных» воспитателей,
какими являются поэты, писатели, художники, артисты, если они вместо разумного
и доброго сеют неразумное и злое.
Хирург А. Петровский, рассказав в
«Литературной газете» о том, к каким тяжелым последствиям приводит
заразительно-лихой показ в кино и по телевидению драк и избиений, назвал такие
киноленты «травмофильмами».
К сожалению, с тем же успехом можно
говорить о «травмопеснях», «травмостихах» и т. д.
Конечно, ни пропаганде, ни литературе,
ни искусству нельзя избегать изображения пороков — без этого они вряд ли смогут
выполнять свою роль социальных санитаров и врачевателей. Но должно сделать все
возможное, чтобы изображаемое дурное не было привлекательным и заразительным.
«Часто бывает так,— утверждал В. А.
Сухомлинский,— что результаты длительного влияния воспитателя на подростка
разрушаются влияниями, которые могут показаться подростку значительно
авторитетнее слов учителя».
В доказательство педагог ссылается на
один из лучших наших кинофильмов — «Доживем до понедельника», центральным
образом которого выступает учитель истории Мельников, человек честный, смелый,
передовой, явно пользующийся симпатией и своих экранных воспитанников, и их
реальных сверстников. И вот этот эталонный для детей герой в минуту тяжелого
переживания, какие нередко выпадают в жизни, просит мать налить ему стакан
водки и выпивает его.
«У юношества этот стакан водки,—
подчеркивает Сухомлинский,— вызывает особое восхищение».
— Здесь явная передержка,— сказал мне
знакомый писатель.— Сухомлинский, конечно, выдающийся педагог, но, как бы это
выразиться, излишне идеальный, что ли, стерильный.
Этим, дескать, и объясняется максимализм
и односторонность его суждений о воздействии искусства на человеческое сознание
и поведение.
А теперь обратимся к науке.
В 1975 г. на Всероссийской
научно-теоретической конференции рассматривался вопрос о педагогическом
воздействии средств массовой информации, в частности кино и телевидения. На
конференции приводились теоретические положения и экспериментальные данные,
подтверждающие реальную возможность отрицательного влияния искусства на
аудиторию, в особенности на молодую и незрелую.
Да, конечно, незрелую. Не искушенную в
оценке эстетических фактов. Не умеющую отбросить, отбраковать мельниковский
стакан водки при сохранении симпатии к герою, к его передовым взглядам и лучшим
качествам: он, этот благодатный (в трактовке авторов фильма) стакан,
благополучно паразитирует на зрительской симпатии.
Летит журавль в Африку. А на нем блоха —
тоже в Африку... Такова маленькая притча Михаила Пришвина. Впрочем, художник
может (если допустить, что он на миг забыл о своей миссии) заметить: «Это не я
пропагандирую выпивку — это они так усваивают факты искусства благодаря своей
неподготовленности». Однако ясно, что такое возражение недостойно советского
художника, который принимает на себя ответственность не только за поступки
своих героев, но и за поведение своего читателя и зрителя. Он не имеет права
оправдывать незапланированные, побочные эффекты от плодов своего творчества
тем, что они происходят за границами холста, рампы, экрана, страницы. Между тем
эффекты эти бывают чрезвычайно опасными. Среди них — «романтизация, даже
героизация поведения, которое противоречит моральным нормам», как писал В. А.
Сухомлинский, подчеркивая, что эта «очень серьезная опасность... часто
недооценивается родителями и учителями».
— Ну, героизация — это уже слишком,— мог
бы снова возразить тот же писатель-оппонент.
Но, к сожалению, это возражение так же
необоснованно, как и первое. Иначе просто-напросто трудно объяснить некоторые
факты героизации выпивки.
Очень известный и очень популярный поэт,
рассказывая о мужестве расстреливаемого большевика, пишет: «Пел, будто пил
вино». Это...— об «Интернационале». Р. Рождественский не заметил здесь ни
кощунства, ни поэтического штампа. Об этой ошибке своего коллеги писал Евг.
Евтушенко, позднее журнал «Молодой коммунист» и даже газета «Правда». Но
стихотворение это и написанное на его текст музыкальное произведение продолжают
звучать с этой оскорбительной строкой.
Мне рассказали, как подростки, не имея
за душой и капли ратного труда и подвига, подражая одному лишь виденному
необыкновенному ритуалу, бросают на дно кастрюли с вином впервые заработанные
круглые рубли и пускают ее по кругу, наподобие древнеславянской братины. Это не
испорченность и не пьянство. Так им, подросткам, кажется, что они стали чуточку
похожи на героев. К тому же под таким моральным соусом легче проглотить вовсе
не вкусное питье.
Действительно, побочный,
непредусмотренный вред, но как дорого обходятся такие эффекты! Нет, не вправе
художник самоуспокаиваться: «Это не я пропагандирую — это они искаженно
понимают!»
Да и воспитатели — кто бы они ни были:
учителя, родители, комсомольские, клубные работники и т. д.— тоже не должны
сидеть сложа руки и ждать. Ждать, когда со страниц и с экранов вовсе исчезнут
ненужные, не оправданные никаким реализмом картины винопития. Ждать, когда дети
сами дорастут до правильного понимания тех питейных эпизодов, без которых,
может быть, и впрямь не обойтись.
Отвечая на вопрос, как поступать, чтобы
препятствовать вредному влиянию привлекательно изображенной выпивки и других
образцов порочного поведения, Сухомлинский в уже цитированной книге писал: «Что
же тут делать воспитателю? Нужно развенчивать эту «красоту»... Это нелегко, но
делать нужно, другого правильного выхода нет».
«Красота», о которой говорит педагог, —
это и есть те самые привлекательные питейные привычки, которые, заразив
подростка, толкают его к питейному прилавку. Этот «тройственный союз»
действует, на нашу беду, небезрезультатно, чему способствуют и некоторые широко
распространенные заблуждения, о которых нужно будет подробнее рассказать в
одной из последующих наших бесед, и, если заглянуть еще глубже — в самые
основания общественной жизни,— ее экономические условия.
Такой анализ только внешне далек от
практических задач воспитательно-просветительской деятельности семьи, школы,
общественности. На самом деле именно он позволяет верно и надежно определить
пределы влияния этой деятельности, избавляет как от просветительского утопизма,
склонного считать, что проблема искоренения пьянства может быть решена
единственно нравственным и собственно антиалкогольным просвещением, так и от
недооценки значения воспитания.
Эти фундаментальные вопросы тоже ждут
нашего решения.
Но в следующей беседе нам необходимо
продолжить схему из тринадцати «при».
